Этгар Керет - ЯОн

Через полгода он вернулся. Ждал меня во дворе школы. Он тянул лапу, один глаз у него был закрыт, и челюсть казалась парализованной. Но когда он меня увидел, он по-настоящему обрадовался, как будто ничего и не случилось. Когда я привел его домой, отец еще не вернулся с работы, и мамы тоже не было дома, но и когда они пришли, они ничего не сказали. И всё. С тех пор Товия оставался у нас целых двенадцать лет, пока не преставился на склоне дней. Больше он никого не кусал. Только иногда, когда кто-нибудь проезжал по улице на велосипеде, или просто шумел, можно было увидеть, как у него летят предохранители и он пытается штурмовать забор, но силы всегда оставляли его на полпути.

Я вдруг распереживался, но она сразу успокоила меня и сказала, что беспокоиться не о чем. Она выйдет за меня замуж, и если уж родителям так это важно, то даже со всеми залами. Дело не в этом, а совсем в другом — в Момбасе. Три года назад, после армии, она ездила туда вместе с Лиги. Они были там только вдвоем, ее парень остался тогда на сверхсрочную службу. Он был каким-то техником в авиации. В Момбасе они жили все время в одном месте, что-то вроде кемпинга, где было много молодежи, в основном, из Европы. Лиги не соглашалась оттуда уезжать, она как раз влюбилась в одного немца, который жил там в домике. Да и ей самой не так уж трудно было остаться, спокойствие было довольно приятным. К ней никто не приставал, несмотря на то, что кемпинг могло разнести от обилия наркотиков и гормонов. Похоже, до всех дошло, что она хочет быть одна. До всех, кроме одного голландца, который появился на день позже их, и оставался до тех пор, пока они не уехали. Да и он не очень-то надоедал, только подолгу на нее смотрел. Это ей не мешало. Он выглядел вполне прилично, правда, был немного печален. Но грусть его была такой, когда не жалуются и к состраданию не призывают. Три месяца они пробыли в Момбасе, и она не услышала от него ни единого слова. Кроме одного раза, за неделю до отъезда, но и тогда в том, как он говорил, была такая деликатность и ненавязчивость, что казалось, будто он не произнес ни слова. Она объяснила ему, что это ее не устраивает, что у нее есть парень в армии и они знакомы еще со школы. И он только улыбнулся, кивнул и вернулся в свой наблюдательный пункт на ступеньках домика. Больше он с ней не разговаривал, только продолжал смотреть. Но сейчас она припоминает, что однажды он еще раз заговорил с ней — в тот день, когда она улетала, и это был самый смешной разговор за всю ее жизнь. О том, что между каждыми двумя людьми в мире существует поцелуй. И что вот, он уже три месяца смотрит на нее и думает об их поцелуе: каким будет его вкус, каким долгим он будет и что она при этом почувствует. И вот теперь она уезжает, и у нее есть парень и все такое, он понимает, но только поцелуй, он хочет только поцелуй, чтобы узнать. Если она готова. Он говорил все это ужасно смешно, путано так. Может потому, что не очень был силен в английском, или просто вообще не был выдающимся оратором. Но она согласилась. И они поцеловались. А потом он действительно ни на что не посягал, и они с Лиги вернулись домой. Ее парень приехал в аэропорт в форме и увез их в своем «Рено». Они стали жить вместе, и, чтобы разнообразить секс, придумывали всякие новые штуки. Привязывали друг друга к кровати, капали молоко, однажды даже попробовали анальный секс, и это были просто адские муки, да еще посреди процесса стала вылезать колбаска. И, в конце концов, они расстались, а когда она начала учиться, познакомилась со мной. И сейчас мы вот-вот поженимся. С этим у нее нет проблем.

Она сказала, чтобы я сам выбирал зал, и дату, и все, что мне заблагорассудится, ей это все равно. И вообще, все это ее не интересует, и этот голландец тоже, и нечего к нему ревновать. Он, наверняка, уже умер от передоза, или просто валяется пьяным на тротуаре в Амстердаме, или сделал где-то магистра по какой-нибудь науке, что еще хуже. И как бы там ни было, вообще, он тут не при чем. Это — все то время в Момбасе. Три месяца человек сидит и смотрит на тебя, представляя себе поцелуй.

Когда Реут сказала, что хочет, чтоб мы расстались, я был в шоке. Такси как раз остановилось у ее дома. Она вышла и сказала, что не желает, чтоб я к ней поднимался, и что, к тому же, даже не очень-то хочет об этом разговаривать. И, вообще, у нее нет больше никакого желания обо мне слышать, и все возможные поздравления по случаю нового года или дня рождения она просит меня оставлять при себе. Она захлопнула дверцу такси с такой силой, что водитель бросил ей вслед пару теплых слов. Я остался сидеть сзади, в полном оцепенении. Если бы мы ссорились раньше или еще что-нибудь, я бы, наверное, был больше готов к такому повороту, но ведь вечер прошел прекрасно. Да, фильм, конечно, звезд с неба не хватал, но так все действительно было спокойно. И тут вдруг этот монолог, и хлопанье дверцей, и хоп! — все наши полгода вместе — в урне для мусора.

— Ну, и что будем делать? — спросил водитель и глянул в зеркало. — Отвезти тебя домой? А он у тебя есть вообще? К родителям? Приятелям? В массажное заведение на Аленби? Ты — начальник, тебе и карты в руки.

Я не знал, что мне с собой делать, только чувствовал, что все это не честно. После расставания с Гилой я поклялся никого больше не подпускать к себе слишком близко, чтобы потом не убиваться. Но вот появилась Реут, и все было так хорошо, что мне это просто не приходило в голову.

— Правильно, — хмыкнул водитель, заглушил мотор и опустил спинку сиденья. — Зачем это ездить, когда здесь так приятно. Да и мне-то что, солдат спит — счетчик считает.

И тут по селектору назвали этот адрес: «Еврейский легион 9, кто неподалеку?» Именно его я уже слышал раньше, и он крепко врезался мне в память, как будто кто-то его там процарапал гвоздем.

Когда мы расставались с Гилой, все было точно также в такси, точнее, такси увозило ее в аэропорт. Она сказала, что это конец, и действительно, больше ни слова я от нее не услышал. Тогда я тоже остался в подобном же состоянии, одиноко застрявший на заднем сидении. Тогдашний таксист болтал без умолку, но я не слышал ни единого слова. Однако адрес, прозвучавший по селектору, я как раз хорошо запомнил: «Еврейский легион 9, кто берет?» И вот сейчас, может быть, это вышло и случайно, но я все-таки велел водителю ехать, мне нужно было узнать, что там находится. Когда мы подъезжали, я заметил удаляющееся такси, и в нем, на заднем сидении, силуэт маленькой головы, похожей на голову ребенка. Я заплатил водителю и вышел.

Это был чей-то собственный дом. Я отворил калитку, пошел по дорожке, ведущей к входной двери, и позвонил в звонок. Это было довольно глупо. Что бы я стал делать, если бы кто-нибудь мне открыл, что бы я ему сказал? Мне нечего было там искать, и тем более в такое время. Но я так был рассержен, что мне было абсолютно все равно. Позвонил еще раз, долго трезвонил, потом начал со всей силы барабанить в дверь, как в армии, когда мы обыскивали дома, и никто не открывал. В голове у меня все смешалось: мысли о Реут и Гиле сплетались с другими расставаниями, и все это вместе превращалось в какой-то ком. И этот дом, в котором не открывали дверь, что-то в нем меня раздражало. Я стал обходить его в поисках окна, через которое можно было бы заглянуть внутрь. В этом доме не было окон, только стеклянная дверь сзади. Я пытался смотреть через нее, но внутри все было темно. Изо всех сил я напрягал зрение, однако, глаза так и не привыкли к темноте. Получалось, что чем больше я всматриваюсь, тем все чернее там делается. У меня от этого просто поехала крыша, по-чёрному. И вдруг я увидел самого себя как будто со стороны — вот я наклоняюсь, поднимаю камень, заворачиваю его в футболку и разбиваю стекло.