Александр Даценко - Заклинание в стиле ампир

Просто все эти люди вступили с Англией в деловые отношения.

Так все и было.

Я сидел пораженный. Он еще говорил что-то о «неортодоксальной войне», об устройстве иностранных служб безопасности. Видно было, что хочется ему выговориться. Слушай, Ален, спросил я его, а почему ты мне все это говоришь?

Знаете, что он ответил?

— Потому, ответил он, что будущего — нету.

Потом мы закурили, выпили по стаканчику кукурузного виски, и он сошел. Напоследок, он сказал, что идет посетить своих детей, что-то там у них с психикой, или с нервами. И после всего этого я должен считать американцев идиотами?

Как бы ни так.

Умный был мужик, но несчастный.

С детьми не повезло.

А это хуже чем быть начальником разведки. Разве нет?

Я подумал, что это не убывание энтропии.

Как ту еще подумать?

Вы участвовали в жертвоприношении? Я участвовал. Я вот уже более двух десятков лет занимаюсь тем, что приношу жертвы. Одна спичка — одна жертва. Никогда мне и не вспомнить, кто сказал, что первую спичку надо просто сжечь, остальные чиркать только об один бок коробка, а вот, когда будет последняя — надо ее зажечь об оставшийся чистым бок и загадать желание. Какая ерунда. Полная чушь. Уже более двадцати лет пытаюсь провести эксперимент, и все никак не могу сохранить в неприкосновенности один бок спичечного коробка. Одна спичка — одна жертва. Наверное, такие жертвоприношения должны дисциплинировать?

Знаете, что сказал полковник Фоссет, когда уходил со стоянки Мертвой лошади? Он сказал: «тебе нечего бояться неудачи». Певец, певец приходит к племенам и делает из них нацию. Нет, не кузнец, не мастер, несущий ремесла, (осмотреть главу выше, вставить из нее), нет. Когда песня связывает людей, то ремесла обретают смысл, и сила, и даже злость с жестокостью оправданны. Оправданны и становятся добродетелью. Да что там злость, сама Смерть перестает быть страшной. Ты понимаешь, что есть свои, а есть чужие, а общее, только разные песни. Те, кто думал по-другому исчезали. Полковник Фоссет ушел в 29 день мая 1925 года. Он искал покинутые города. Сначала он искал слухи о них, а когда нашел — отправился искать и пропал. Нельзя искать слухи о прошлом. Отзвуки многократно отражены, и если идти к их началам, будешь приходить к глухим стенам, от которых звуки отражались. Меж этих стен можно плутать столетиями. Полковник Фоссет не нес песню. Полковник Фоссет ушел плутать меж стенами, отразившими песни народа которого не стало. Он хотел увидеть остатки величия. Никто не знает, удалось ли это ему. Он пропал. Легенды о его судьбе сами стали отзвуками. Отзвуками его слов «тебе нечего бояться неудачи». Это были последние дошедшие до нас слова Фоссета. «Тебе нечего бояться неудачи». Так он сказал. И это не было песней, из которой получается нация. Те, древние нации унесли свои песни с собою. В Ад. Чего хорошего можно найти по отзвукам из ада? Вот и я думаю — ничего хорошего не найти. Разве, что себя потерять?

А ведь кто-то и теперь идет на звуки отраженные глухими стенами.

Помяните их при жизни. Ведь смерти для них — нету.

Кто же их помянет, когда они умрут?

Наверное, такие жертвоприношения должны дисциплинировать?

На самом деле снег падает вверх, а память о себе мы проплачиваем при жизни.

Это как глобальная тектоника плит наоборот

— ее я умом понимаю, а молотком нет.

Это вообще самая клерикальная теория всех времен и народов.

Потому, что только у Господа есть силы, чтобы двигать эти плиты.

Но, не думаю, что у Него есть на это время.

Да-да, вы правы — мысль о Боге всегда неожиданна.

В детстве у меня были оловянные солдатики, игрушечные пушки, танки,

военные грузовики.

Я расставлял их, уходя спать, а утром заставал в другом порядке.

Часто разбросанными.

С тех пор я верю, что когда мы спим, солдатики воюют.

Да и то сказать, они ведь — солдатики.

Были времена, когда на небе светили сразу три солнца.

Когда мир еще не замкнулся.

Когда из ясеня и ивы были созданы Аск и Эмбла.

Когда был дан закон и тайны.

За кровь.

Девять дней он был пригвожден копьем к Игдрассилю.

Девять дней страдал.

И на девятый день увидел руны.

И принес их людям.

Принес из страны Зла.

Мировое древо растет в стране Зла.

Наверное, чтобы Добро не повредило миру и его тайнам.

Оно такое, это добро.

Оно может.

И сыпались дубовые плашки на белые полотнища.

И поднимались полотнища парусами.

Ярость нормандская несла в Мир простую и понятную тайну Рун.

Эта ярость могла многое.

Она могла все, пока не растворилась в сладком вине, пока плашки не исчезли однажды брошенные на шелковую простынь.

А еще норманны вступили в деловые отношения с Англией.

Корнишоны и сладкие соусы плохая приправа для Ярости.

Ярость, это чувство, которое могло все.

В ярости человек подобен солнцу, он горит, сияет, жжет и сгорает.

Он равен тем, кого назвал богами.

Человек может все.

И он неподвластен.

Это страшно, когда человек неподвластен, кто же допустит такое?

Тайны были обменяны на добычу.

Девять дней страданий были прожиты за пару столетий.

Когда плашки бросили на шелковую простынь, растворились и те, кого называли богами.

Так всегда бывает, если хочешь ограничить ярость.

Ярость ушла вместе с рунами.

И ушли боги рун.

И мир замкнулся.

Мысль о Боге всегда неожиданна.

И где-то там, очень давно, идут в свой вечный бой оловянные солдатики.

Они ведь солдатики.

И каплет тминная водка с потолка. И зал огромен.

И снег падает вверх.

Тебе нечего бояться неудачи.

Это как глобальная тектоника плит наоборот.

Ну и где теперь та область датского права?

А все ушло куда-то, и какая уж там Фудзияма, что с той Фудзиямы, задумаешься — столько их было, Фудзиям этих…

Хорошо было лежать на теплом огромном камне и слушать море, хорошо было нестись наметом по сухой, пропахшей горьким запахом емшана степи, запах емшана, наверное, мистический как-то, как наяву его ощущаешь, как-то в горах, температура под минус пятьдесят, и как вспомнилась та степь, как запах н а х л ы н у л … Наверное, он навсегда.

А еще хорошо было пить коньяк из граненых стаканов и заедать брынзою.

Было жарко,

на том берегу реки, что-то долго-долго догорало,

а мы устроились на краю пляжа, в тени вербы, расстелили на патронном ящике газету, и пили, наливая по половине стакана.