Ирина Лукьянова - Конь в пальто

Воздух глушил даже нытье, оно получалось уютное и неназойливое. Машка съела бутерброд, запила чаем из термоса и развеселилась. Мы закрыли все двери и ворота на сто замков и пошли к станции среди заборов, дымов, туманов и елок — свободные от сумок, еды, лопат, дачной ноши… Мы оставили там даже пустой термос. Мы шли и вяло рассуждали, в какой институт Сашке идти на курсы, а какой взять вторым вариантом, и сдавать ли централизованное тестирование.

— Мама, смотри, я лечу! — закричала Машка, раскинула руки и понеслась с быстрым легким топотом по сырой, но не раскисшей еще земле.

И пропала в тумане.

Мы метались, как сказочный медведь с завязанными глазами за мышкой с колокольчиком. Мышка откуда-то издали звенела дурацким смехом, не выходила на отчаянные призывы и убегала все дальше, в сторону деревни, а не в сторону станции, и мы порысили за ней — умчит и потеряется, нашли: споткнулась, упала, плачет, — утешили, рванули на станцию — электричка уже идет.

— Что делать будем? — спросил Сашка.

— Побежим.

Побежали. Дружно, стремительно, под уклон, безнадежно понимая, что электричка закрывает двери, шипит и уезжает. Не останавливаясь — остановишься тут — вылетели на перрон. И понеслись дальше. Над перроном, над пустым станционным зданием, деревьями, дымами, рельсами, заплывшими слезным покрывалом.

— А ты что, тоже умеешь? — спросила Машка.

— Ну нет, ты одна такая во всем мире, — проворчал Сашка.

Я описала длинную петлю и спросила:

— Куда?

— Куда хочешь, — сказали дети. — Тут не видно ничего. Где кончается туман?

Туда и направились.

— У тебя ставочки нет? — привычно спрашивает Тамарка.

— Нет, — так же привычно отвечаю я. — Сами вот только что рекламный отдел в два раза сократили. А что, у вас уже кризис?

— Уже, — печально говорит Тамарка. — Прикинь, я только-только кредит на машину взяла. Блин, я прям напилась сегодня с горя.

— Чего напилась?

— А на работе у нас отходняк был. Все. С понедельника не работаем.

— Плохо.

— Ну я не сильно пьяная, ты же слышишь. Как твои? — спрашивает она.

— Нормально мои, — отвечаю. — Машке вон очки на днях прописали, минус два.

— А Сашка? Поступил он у тебя?

— Поступил. Учится.

— На бюджете?

— На платном. Тоже мало радости с этим кризисом.

— Слушай, ну какая подлость. Вот только-только понадеялись, что хоть какая-то стабильность. Знаешь, что пишут? Что журналисты — одна из десяти самых ненужных профессий в кризис.

— А то ты раньше не знала.

— А Бекешин твой где?

— В Грузии вроде. Не знаю. Я не отслеживаю. Всю войну в Осетии был. Потом в Москву приезжал. Не знаю, вроде в Грузию собирался.

— А он что про кризис говорит?

— А что он мне из Грузии может сказать?

— Нет, ну вообще? До Грузии?

— Вообще — говорит, давай третьего ребенка рожать, общественно-политические условия опять предрасполагают.

— Ясно. Слушай, ну что за жизнь, а? То война, то кризис, то холера, то революция. Ну почему мы не можем пожить спокойно, по-человечески?

— А тебе кажется, это человеческая была жизнь?

— Ну это какой уже кризис по счету, третий? Или четвертый? Вот зачем нам это все?

— Не знаю. Чтобы не бояться, наверное.- А я все равно боюсь. Но у тебя, видишь, кредита нет. Тебе хорошо.

— Да. Мне хорошо.

— Не издевайся надо мной.

— Я не издеваюсь. Ты ведь сама понимаешь, что спокойно, по-человечески никогда не будет?

— Ну понимаю, и что? Что тут хорошего?

— Только одно: что это не главное.

— Ну? А главное что?

— Ты как спросишь, Полякова, — заржала я.

— А, ну да, — хихикнула она. — Типа основной вопрос философии, да? Ну ты имей меня в виду, если что.

— Конечно. А ты меня.

Что ты делаешь, кричит она, бешено отшвыривая в сторону табличку «все мужики — козлы!», что ты делаешь, вот что ты сейчас пишешь? Это что — ты думаешь, это проза, да? Ты думаешь, вот ты сейчас размажешь соплю по тарелке, повесишь на стену и будет креативный дизайн?

Ага, говорю я и смотрю на нее проникновенно. Мне смешно.

Это отстой и неформат, что ты делаешь, заявляет она, пиная сливу. Слива скатывается со стола, падает на пол, ее моментально слизывает Джесси.

А что надо было, спрашиваю.

Надо было хоть какое-то движение, блин, сердится она. Сюжет — знаешь такое слово? А, ты же философский кончала. Ну это — завязка — кульминация — развязка. Ты вообще собираешься из героини человека делать или что?

Что, автоматически спрашиваю я.

Ты должна была ей приличную работу найти хотя бы, поучает она. Научить ее за собой следить, что ли. Чтобы она прическу там сделала, гардероб поправила, брови выщипала, краситься начала.

И к ней чтоб прекрасный принц сразу прицепился, предполагаю я.

Да, принц! — запальчиво говорит она. — Вот надо было там еще, где она с каштаном-то растянулась у нефтяников, чтобы он наклонился ей помочь, и они встретились глазами, и вместе посмеялись над ее неуклюжестью.

Дурь какая, говорю я.

Не дурь, а хороший ход, говорит она. Устинову почитай. И им сразу станет легко-легко друг с другом.

Ага, отвечаю. И он ей купит маленькое изданьице. А она будет им рулить и создавать ему имидж культурного человека.

Ну да, говорит она, а чем плохо-то? Или этот, Абрикосов… Абрамов, поправляю. Ну Абрамов, какая разница, пусть бы он увидел, что она классный специалист, взял бы ее на работу, у нее бы сразу денег прибавилось и самоуважения. Почитай Веденскую.

Так все ж мужики козлы? — недоумеваю я, подбирая со стола и показывая ей табличку.

Она сидит на солонке и болтает ногами. Ну козлы, а что? Что ж теперь, вообще без них, что ли? Ну и что у тебя получится? Где развитие сюжета?

Да не знаю, говорю, я как-то об этом еще не думала.

Не думала она! У тебя ничего не меняется! Ну хоть бы муж к ней вернулся, что ли?

Слушай, ну как он может вернуться, сержусь я, ты что, совсем ничего не понимаешь?

Ну или дети хотя бы! Чтобы она приходит домой — а там бабах, дети торт испекли! На стол накрыли!

Принца под уздцы привели, продолжаю я.

Ну у тебя же ничего не меняется, вопит она.

А у меня и так ничего не меняется.

Ну и как ты из этого будешь делать сюжет?

Никак не буду, развожу я руками.

Ну смотри, у тебя уже с 2003-го сколько лет-то прошло? И ничего не изменилось?

Как это не изменилось, у нее работа сменилась раз семь, дочь в школу пошла, она сама стала в школе работать, потом журнал редактировать, сын вот в институт поступил…

Ну кому это интересно-то?

Кому-кому, ей это интересно, это же ее жизнь. У нее дети растут, взрослеют, мир меняется, она тоже. Она дело какое-то делает, мысли какие-то думает.

Да кому интересны ее мысли! Ты замуж ее отдай уже наконец!

Так она и так замужем.

Ну так пусть изменит ему.