Юрий Петухов - Охота на президентов или Жизнь №8

Я могу только скрипеть зубами. И выть.

У меня нет пулемета.

У меня есть только моё перо.

И моя боль.

Которая осталась от моего убитого народа.

У меня нет даже той надежды, той истовости и исступленности, что есть у Мони Гершензона, самого отъявленного россиянского патриота, самого оголтело-махрового и квасного… нет, не квасного, ибо пропали с улиц нашего второго Стамбула квасные бочки, а былые и новые ква-сопивцы бродят по этому пока ещё русскоговорящему московитскому Стамбулу в майках с надписью «USA» или просто «Ай лав ю, Амэурыка!».

У меня нет веры…

Я изуверился.

Наверное, я изувер. Так я и назову себя… потом.

А ныне…

Я грущуна пару с иным пророком…

Он меня понимает.

Он видел то, что случится с нами, ещё сто лет назад, больше ста… он знал — к власти придут смердяковы, править Россией станут бесы и одержимые бесами, и имя им будет легион.

Он всё понимал… за многие десятилетия до конца.

Ах, Федор Михалыч, мой брат и предтеча, ну, здравствуй! Что так одиноко сидишь посредине Москвы. Закованный в бронзу, угрюмый, смешной и лобастый, глагол изнемогший над чертополохом молвы… Всю жизнь тебя бесы пинали, терзали и гнали, а ты все кричал, докричаться не мог до толпы. И жизнь отобрали… и смерть у тебя отобрали. И зрят, и не видят, воистину, брат мой, слепы! Ни к званным, ни к бранным судьбиной тебя не прибило, они в суете, но и ты в ней с макушки до пят, один как всегда, до плетей, до креста, до могилы, один надо всеми и всеми навеки проклят. Печальник премудрый, ну что ты молчишь и страдаешь, что толку теперь горевать нам на пару с тобой! Сиди и молчи, ты один лишь меня понимаешь: в премудрости многой — печаль. Нам пора на покой. Ах, Федор Михалыч, ну где же твой тихий Алеша? Он спился давно. Он убит на чеченской войне. Алешам досталась, мой брат, непосильная ноша, их дети и внуки с сумою, в тюрьме и в земле. Где старцы твои, где пустынники и страстотерпцы? Все в прошлом, мой брат, что грустить и стенать о былом! Христа здесь распяли опять, здесь повсюду царят иноверцы. И здесь полумесяц давно уж взошёл над крестом.

Стамбул, Стамбул… это действительно так, други мои. Некогда и Царьград славный был полон гомону греко-славянского, православного… а затем пришли иные языци и народци… и пошло, и понеслось… и остались в святови-зантийской земле одни сплошные турки… кто останется в святорусской земелюшке — чечены? азебарджаны (как говаривал ставропольский немец Михель Горбачёв) или «не имеющие национальности»? [47] «Преступность не имеет национальности» — лозунг демократов, коррупционеров, воров и бандитов. Это только Аллах знает и пророк его Мухаммад… Святую Софию в Святом Константинополе быстрёхонько под мечеть переоборудовали, так и в московском Стамбуле Храм Христа Спасителя переделают в приют благой для правоверных… (и правильно сделают, пить меньше надо и за подкладками не гоняться!)… и будет тогда наш навеки народноизбранный мэр туда в чалме ходить и долгополом халате. Большой политик! Уважаимый чалвэк!

Новый век не для старых русских.

Мы «мышкины», брат, мы здесь все на Руси «идиоты», такой уж расклад, и не нам его, видно, менять… Заботы и хлопоты, Федор Михалыч, оставим пустые заботы, уж мы отзаботились, нам ли себя укорять. Ах, Федор Михалыч, нас двое с тобой и осталось, кто знает, кто помнит, что стольным в России Царь-град. И жалости нет, и какая там, к дьяволу, жалость: кругом смердяковы, их век, ты накликал его, так-то, брат! Век черный и злой, мы с тобой ничего не попишем. Россия была, при тебе… А при мне ее нет. Спаситель ушел навсегда, ощутив среди нас себя лишним. Пришел Инквизитор судить и карать этот свет. Ты в каторге гнил. Бог тебе и судья и заступник. И ты перед Богом судья и заступник всем нам. Но ты не моли Богородицу — грех наш вовек неискупен, И ты не проси у Всевышнего, пусть нам воздаст по делам! Мы в каторгу сами Россию свою обратили, и нет нам прощенья, молчи, не тревожь себя, брат! Мы бесов в себя и во храмы свои запустили, и бесы нас кружат! И бесы над нами царят! Твой век золотой — только сон, беспробудный и странный, что снится похмельным в беспамятстве чуждых пиров. Мы бедные люди, мой брат, и нас нету, увы, между званных, чума правит пиром… Но мы вне пиров и миров. Ах, Федор Михалыч, вставай, поднимайся, дружище, нам места здесь нет — нет пророков в отчизне родной.

Вставай и пойдем, по руинам пойдем, пепелищам… Ах, Федор Михалыч, вставай и пойдем, дорогой.

Такой вот мудрствующий Екклесиаст третьего тысячелетия от Рождества Христова: «… видел я место суда под солнцем, а там беззаконие; видел место правды, а там — неправда…»

И много, много народноизбранных президентов.

Да, я пишу этот ненормальный, сумасшедший роман, только потому что я один вижу, что России больше нет, что она погибла… И что никто за неё не отомстит. Ни олигархи, ни бизнесмены, ни бизнесвумены, ни бизнес-киндеры, ни банкиры… просто по определению; ни пре-зидентии, ни патриархии, ни депутарии, ни министрели, ни министролли… ибо они продажные шкуры; ни патриоты… ибо их в Россиянии нет; ни армия… ибо она носит американские ботинки на шнурках и перенацелена прези-дентиями с внешнего врага на «внутренних террористов»; ни милиция… ибо она занята охраной наших кавказских братьев торгово-пиво-водочно-табачно-наркотической национальности; ни наши партнеры по НАТО… ибо они и Россиянии) видели в гробу; ни народонаселение, которому, как писалось выше, всё по херу, было бы пиво кавказского разлива, презервативы с крылышками, папуасские сериалы и подкладки с толстым-толстым слоем шоколада; ни юные поколения телепузиков и гарри-поттеров; ни престарелые кадры коммунаров-гапоновцев… никто… кроме настоящих, честных русских бандитов… которые рано или поздно снимут с предохранителей свои русские акаэмы-«калаши»… и скажут: «Ну, всё суки! Время ваше вышло!»

Поэтому я и пишу про Кешу.

Херр Перепутин очень любил детей. Особенно своих двух дочурок. И поэтому он разговаривал с ними только на немецком, и учились они в немецких лицеях. В Россиянии были два немецких лицея. По одному на каждую ученицу.

А ещё в Россиянии было пять миллионов беспризорников. Они никак не хотели кататься на горных лыжах в Альпах, заниматься джиу-джитцей, тэквон-до и учиться в лицеях. И тогда Калугин подписал указ о планомерном и последовательном усыновлении в Итальянию, Парижа-нию, Стамбулию и Заокеанию всех этих ужасных, ну совсем не нужных Россиянии беспризорников — кого в «модели», кого в бордели, кого на органы… Экономику надо было подпитывать. Да и вечно голодные олигархи над президентиевым ухом зубами клацали.

Поп Гапон, утверждая указ в Полубоярской Думе, так и сказал, угрюмо, по-рабочекрестьянски: