Юрий Петухов - Измена, или Ты у меня одна

"Не то, чего ожидал! Но все же, дай бог, мать поправится. Что ж это ему выпало-то — и с одной стороны, и с другой, и с третьей! И сам — хорош гусь! Все о себе да о себе, про мать и вовсе не думал, верно Юрка пишет: бревно оно и есть бревно!" Сергею стало хуже, чем было, хотя казалось, что хуже некуда. Но нет, есть, есть куда. Он представил себя со стороны, ну как бы сам посмотрел на такого? Как? Да очень просто — гад он и есть гад: невесту у служивого человека увел? увел! мать чуть не в гроб ложилась, уже при смерти была, а он? хоть бы хны! все о себе да о себе! друзьями надежными, верными — и то обзавестать не сумел! Точное есть выражение: дерьмо в проруби! Очень точное! А Новикову Коляне надо в ножки еще поклониться, что чан не своротил на сторону, а ведь своротил бы — и правда его! Совсем Сергей расстроился, донельзя.

Пересдавать зачет, как и сказано было, пришлось после обеда, когда все отдыхали. А отдых мимолетный в первые месяцы службы почитался за высшее благо, за дар несказанный, чуть ли не сказочный.

Ребята провожали Сергея сочувствующими взглядами.

Мишка Слепнев задрал вверх большой палец: мол, не отчаивайся, все путем. Ему легко было желать удачи, сидючи-то в курилке!

Обед был сытный — каши не жалели, гороха тоже, отпускали всю пайку на пятьдесят шесть копеек в день, как и полагалось. А потому и голодных не было, каждому желающему, если, конечно, укладывался по времени, без скаредности наливали добавку — одинаково жидко-вязкую: где суп, где каша — спервоначалу и не разберешь. И теперь большинство сидело у казармы — немного осоловелые, разморенные. Какой-то счастливчик или просто нахальный тип умудрился даже вытянуться на травке, под прикрытием кустов. Сергей, разумеется, завидовал ему. Но случай у него был особый, и потому молить сержанта о снисхождении было совестно, невмоготу. Да и не желал он никого просить!

Шли молча, Новиков чуть впереди, Сергей за ним. В поле было безлюдно и ветрено. Новиков остановился у облюбованного им пригорочка, уселся на траву и жестом предложил Сергею сделать то же самое. Сергей сел.

— Ну что, потолкуем, — сказал Новиков, — здесь нам никто не помешает.

Сергей вздрогнул. И надо бы пойти навстречу, и мешало что-то.

— Я сюда пришел окоп отрывать, — тихо проговорил он, растегивая чехол саплопаты.

Новиков занервничал:

— Да погоди ты, нароешься еще за два года, горы земли перелопатишь! Думаешь, я слепой? Думаешь, не видел, что и у тебя грунт был паршивый, похуже, чем у этого Черецкого?! Считай, все в порядке!

— Ну, если в порядке, так пошли назад, я тоже имею право передохнуть малость.

— Та-ак, не хочешь опять, значит? Уворачиваешься? А чего ты боишься?! Ты же мне подлянку подкинул, а я теперь вокруг тебя должен на цыпочках ходить да уговаривать?! — Новиков вцепился рукой в плечо Сергею, повернул того к себе лицом, закричал, брызжа слюной и стервенея: — Я тебя, сука, обхаживать должен?! А у меня, думаешь, нервы железные?! Ну ты, тварь!

Ярость налетела внезапно, помрачив рассудок. Сергей резко вскинул саплопату над головой… еще бы секунда и он размозжил бы череп этому потерявшему над собой контроль крикуну. Но Новиков тут же перехватил его руку.

— Ты та-ак?! — выпалил он в лицо. — Да я ж тебя придавлю, гада, и тут же закопаю! Ишь чего удумал, на кого руку поднимаешь?! А ну, начинай окоп отрывать, живо! Засекаю время!

Вспышка безумия, овладевшая Сергеем, была мимолетной. Он почти сразу же расслабил руку, сжимавшую черенок лопаты, и отвернулся от Новикова еще прежде, чем тот разразился своей тирадой.

— Отпусти! — сказал он.

Новиков лишь теперь разжал пальцы. — Все, время пошло! — выкрикнул он.

— Пошел ты сам к черту! — ответил Сергей. — Если хочешь, чтоб все по службе было, так и сам давай-ка по-уставному, чего орешь-то и оскорбляешь? Вырвался в командиры, так и глотку драть можно? Врешь, Колюня! Так у тебя не получится!

Новиков опешил.

— Ладно, — проговорил он помягче через минуту, — что наорал на тебя, так извиняй. Тебя, вижу, ничем не проймешь. Может, правда, попросить ротного, чтоб он тебя перекинул куда подальше с глаз моих, а? Мне пять месяцев всего-то трубить осталось, а из-за тебя концы отброшу или в дисбат еще попаду!

Такой поворот удивил Сергея. Но в нем словно черт какой-то поселился. И откуда взялось это тупое, самого его раздражавшее упрямство?

— Да чего теперь-то пыль поднимать? Мне в учебке чуток поболе трех месяцев осталось, продержусь, — сказал он.

— Ага, начать и кончить! — съязвил Новиков. — Ну, как знаешь. Только мне на глаза помимо службы не попадайся, понял?! Ладно, пошли!

Разговора опять не получилось.

Да и нужен ли он был, разговор этот самый?

"Люба, здравствуй!

Прости, что не писал две недели. Была причина. Ты, наверное, и сама догадываешься — какая. Довелось мне встретиться тут с одним нашим общим знакомым, узнать кое-что… Ничего, встретимся, поговорим. Месяца через полтора, раньше не получится. А может, ты напишешь, как дело было? Ну что мне, все из третьих рук узнавать? Думай! У меня все нормально. Служба идет.

Сергей, 30 мая 199… г."

Славка Хлебников был на полгода моложе Сергея, в июне ему должно было исполниться девятнадцать. Когда его спрашивали, почему он попал в армию не со своим призывом, а на год позже, Славка отшучивался и сокрушенно пожимал плечами, дескать, он вообще никуда и никогда не поспевал вовремя, и ничего удивительного нет в том, что его и здесь обошли!

На полголовы ниже Реброва, худой и мосластный, Хлебников не выделялся среди остальных солдат. А внешне ему можно было дать и восемнадцать, и даже меньше. И только глаза, зеленовато-серые, с чуть расширенными, наверное от легкой близорукости, зрачками, были не по возрасту глубокими, грустными. Постоянная хитроватая улыбка на лице сглаживала это впечатление от глаз. Но те, кто знал Хлебникова ближе, давно приметили, что улыбка была всего лишь маской, за которой скрывался не очень-то веселый по своей натуре человек.

Сергей не искал дружбы со Славкой. Но относились они друг к другу по-приятельски и вместе с тем со взаимным уважением. Если бы пришлось кому-либо во взводе раскрыться, довериться, то Сергей свой выбор остановил бы, пожалуй, именно на Хлебникове. Постепенно их отношения начинали перерастать в дружбу. Нет, они не липли друг к другу с дружескими излияниями и откровениями, но каждый знал, что в случае чего есть на кого положиться, а ощущая рядом надежное плечо и служилось полегче.

К отбою выматывались до изнеможения. И все-таки не так, как в первые дни, приходила привычка.

— Еще денек долой! — Черецкий, заштриховав в календаре число, щелчком закрыл блокнот и аккуратненько запихнул его под подушку. — Тянуть лямку остается — всего-навсего, э-э семьсот три денечка, так-то салаги!