Николай Соловьев - Северка

Малалан' и другие книги. Хотел найти ответ на вопрос: Смогут ли роботы когда-нибудь создавать себе подобных, без участия человека?.

С четвертого курса у нас началась военная кафедра. В первом семестре она занимает полдня в неделю, в следующем – полтора дня.

Военная кафедра готовит из нас лейтенантов понтонно-переправочных взводов. На кафедре человек пятнадцать офицеров, один капитан, другие выше званием. Начальник кафедры – генерал. Два офицера с чувством юмора, остальные с чувством глубокого удовлетворения.

Студентам раздали форму защитного цвета. На плечи мы нашили 'ВК' – военная кафедра, на рукав – шевроны по количеству курсов. За стрижкой нашей строго следят. Чуть длинные волосы – стричься прямо с построения перед началом занятий. Спорить невозможно. Отчисление с кафедры означает автоматический призыв в армию.

Предметы на кафедре самые необычные. Тактика взвода. Дороги и мосты. Подрывное дело. Устройство и работа автомобиля и наших понтонов и транспортеров. Топографические карты. Вооружение стрелковое, гранаты, мины. Химические отравляющие вещества и способы защиты. Общевойсковые уставы – набор псалмов из прошлого века.

Купить уставы можно только на Лермонтовской в 'Военной книге'. Когда мы сдали уставы, Мишка смял книжку своими лапищами, у нее лопнул переплет.

После защиты диплома студентов ожидают трехмесячные военные сборы.

Об этом всем известно еще со времени поступления в институт. К тому времени, когда мы перешли на пятый курс, военные сборы сократили до полутора месяцев!

В Нахабино расположен полигон, на который периодически вывозят наши взводы. Тактику изучаем. К нашему майору пристала корова. Стадо пасется поблизости. А она идет к майору. Он отходит, а она за ним.

Три взвода курят, смотрят. Майор ей: 'На одного линейного дистанции!', а она все идет.

Наш взвод изучает ползание по-пластунски. Ох как нелегко проползти по кочкам пятьсот метров с автоматом в руке. А потом капитан построил нас в поле буквой 'П', и заставил Лешку читать уставы.

Лешка читает, мы слушаем, а капитан не торопясь, прохаживается поблизости, руки назад. Когда он отдаляется, Женька достает из маскхалата портвейн и глотает прямо из бутылки.

Роем какие-то траншеи в Нахабино. Наша четвертка освободилась раньше других на полчаса. У входа в ангар, где мы переодевались, в пыли я нашел свернутые бумажки. Зеленая трешка и четыре желтых рубля

– семь. В сельмаге с деревянными стенами, полами и прилавком вблизи станции, мы взяли бутылку шампанского и по две Жигулевского пива.

Перешли через железнодорожное полотно, и нашли удобную полянку с молодыми березками, окруженную болотцем. К тому времени, когда мы свое выпили, подтянулись еще трое друзей Сашка Изюмов, Виктор и

Славка. Мы сходили еще, взяли две 'Пшеничной'. Выпили. Со Славкой сделалось как без чувств – расстелили на травке плащ и уложили его.

Возвращаемся из сельмага с двумя большими темно-зелеными бутылками с пластмассовой пробкой, купленными на последнюю мелочь. Это портвейн 'Бургундский розовый'. Говорят от апоплексического удара незаменимая вещь.

Для прохода через болотце чья-то добрая душа бросила шестиметровые доски, одну за другой. Доски под нами намокли и стали скользкими.

Давно сердечное томленье томило мне младую грудь. Душа ждала чего-нибудь. И дождалась – Сашка упал в болото. Есть в графском парке старый пруд, там лилии цветут… А сумку с портвейном высоко над головой держит. Стал он кликать золотую рыбку. Приплыла к нему рыбка, сказала:

– Все мы друзья и братья, всем от рожденья даны: Солнце золотое, сердце молодое, песни заревой весны! Радостно год за годом в нашей веселой стране Солнцу яркому светить, сердцу жаркому любить, песни петь и расцветать весне.

Мы выжали Сашку, и пошли на свою полянку. Пускай удалось нам немного пройти, и сделано нами немного. Мы к счастью идем, значит нам по пути. В дорогу, в дорогу, в дорогу.

Сели в электричку. Слава богу, едем в пустом вагоне. Песни кричим.

Проехали остановку или две, чувствую – дурно становится. Взял свой дипломат и вышел. Кто-то окликнул меня вдогонку, но я уже был на платформе. Стою на полустаночке в цветастом полушалочке, а мимо пролетают поезда. А рельсы то, как водится, у горизонта сходятся, где ж вы мои весенние года? Где ж вы мои весенние года. Меня сильно качает, и вижу вокруг приблизительно. Самое время коня на скаку останавливать и в горящую избу идти. В горящую избу меня не пустили, и я нашел укромное место в кустиках, лег на травку и уснул. Открываю глаза – фонари горят. Значит не меньше девяти. Вернулся на платформу и поехал в Москву. На Ярославском пересел в метро. Пока ехал опять заснул. Сквозь сон слышу: '…следующая станция проспект

Вернадского'. Успел выйти из вагона. Вместо того, чтобы пересесть на поезд в обратную сторону, поднялся на эскалаторе в город. Толпы людей мелькают в разных направлениях. На перекрестке Вернадского и

Ломоносовского проспекта стоит одинокая девушка, возможно, такси ловит. Подхожу.

– Вот смотрю я на Вас, Галина Ермолаевна, и сердце мое вновь подает тревожные звонки.

– Какие звонки?

Подходит статуя командора. Галина Ермолаевна падает.

Я: О боже! Галина Ермолаевна!

Статуя: Брось ее, Все кончено. Дрожишь, Гордей Гордеич? Дай руку.

Я снял решительно пиджак наброшенный. Казаться гордым мне хватило сил. Ему ответил я: – Всего хорошего. А он прощения не попросил.

Чтобы развеять грусть-тоску, я уехал на автобусе за тридевять земель. Вышел где-то в районе Мичуринского проспекта, помог двум девчонкам дотащить чемодан до дома. Что-то тяжеловат. Рация Кэт?

Плейшнер? Вернулся на пустую остановку. Сквозь листву горят окна соседних пятиэтажек, но людей на улице нет и часов у меня нет.

Похоже за полночь. Постоял, постоял и двинулся пешком. Вот уж окна зажглись. Я шагаю с работы устало, я люблю тебя жись и хочу, чтобы лучше ты стала. Ломоносовский проспект. Темный и тихий университет.

Проспект Вернадского. Мимо проносятся такси, но у меня нет денег.

Метромост перешел внизу, на уровне метро. Эскалатор на горе не работает, пришлось спускаться ногами. Впереди мелькнул милиционер.

Иду, не останавливаюсь, а дяденька куда-то исчез. На лужниковом берегу проходу мешает решетка спортивного комплекса, на воротах замок. Не возвращаться же назад пролез под воротами не касаясь спиной земли. На Комсомольский проспект вступил с бледным рассветом.

Ноги ноют. Проносится одинокое такси. Влюбленные на скамейке. Сидят, молчат. Бессовестные.

Осенью 83-го захожу в подъезд своего дома, как обычно сую мизинец в дырочку почтового ящика – что-то есть. Открываю – брошюра адвентистов седьмого дня. Запрещенная литература. Я внимательно прочел ее. В ней описывались несколько случаев притеснений верующих со стороны кгб. Позвонил Мишке, коротко рассказал, в чем дело, договорились, что приеду к нему. Приехал, почитали вместе. Вернулся домой и понес брошюру в милицию. Там записали мои данные, и дня через три ко мне явился невзрачный и просто одетый дяденька. Он предъявил документы офицера кгб. Я рассказал ему все что мог и написал по его просьбе заявление. Написал про незнакомую старушку, которая вертелась у почтовых ящиков, перед тем, как появилась брошюра.