Владимир Яременко-Толстой - Мой-мой

Однажды я позвонил Лизе, попросил у нее негативы, чтобы сделать себе отпечатки нашего с Пией счастья. Лиза сказала, что сможет мне их подарить, и предложила зайти. Когда я зашел, Лиза пригласила меня поговорить.

– Все кончено, Лиза!

– Мне очень жаль, что так получилось.

– Что я могу поделать, если она безудержно пьет.

– Понимаешь, я ей как мать, но и я ничего не могу поделать. Она пьет и кидается на мужиков. Я пыталась уговорить ее сходить куда-нибудь на концерт или в оперу, ведь Кая нет, и у нее много свободного времени. Он она не захотела.

– Естественно. Мне это знакомо. За все время, пока мы были с ней вместе, мы только однажды сходили в кино – в самом начале.

– Скоро она уедет в отпуск, а когда вернется…

– Когда она вернется, продолжение не будет иметь смысла.

– Как знать? Она, может быть, одумается.

– Теперь уже поздно. Пока, Лиза!

Поздно вечером, возвращаясь с прогулки домой и проходя по Фурштатской мимо американского консульства, я неожиданно слышу окрик:

– Марко! Марко!

Я удивленно оборачиваюсь и смотрю назад. Похоже, это меня. Это кричит парень из только что прошедшей навстречу мне парочки. Он остановился и ждет, какова будет моя реакция. Но он обознался. Я – не Марко. Его спутница, заметив мое замешательство, тянет его за рукав.

– Пойдем, Андрей! Ты, наверно, ошибся.

Сначала я по инерции хочу пройти дальше, но внезапно я вспоминаю о своем старом принципе. Людям надо давать то, что они хотят. Важно создавать измененную реальность. В этом есть высочайший и абсурднейший смысл человеческого существования. Давненько я в этом не практиковался! В последнее время я полностью погрузился в свои проблемы и потерял контакт с окружающим миром. Но судьба дает мне любопытнейший шанс, который было бы глупо просто так упустить. Поэтому, нарочито вглядевшись в сумерки белой ночи, я вдруг растягиваю губы в улыбке и широко открываю объятия.

– Андрей! Андрей!

Человек по имени Андрей срывается с места и несколькими большими скачками преодолевает разъединяющее нас расстояние. Через мгновенье я уже чувствую, как он пьяно тычется мне в щеку своими влажными большими губами, при этом восторженно обнимая меня за плечи, словно собственного блудного сына, вернувшегося из дальних странствий и вновь обретенного.

– Марко! Марко!

– Андрей!

"Сейчас ошибка раскроется" – с некоторым страхом думаю я, опасаясь, что в этом случае мне за мой розыгрыш, возможно, станут бить морду.

– Ты узнал меня, Марко! Да, да, это я – Андрей Рудьев, друг

Селиванова!

– Рад тебя встретить снова, Андрей!

– Постой, сколько же мы не виделись? Последний раз это было…

– В 1996 году, – подсказываю я, неожиданно для себя поймав его мысль.

– Точно, в 1996-ом!

– Как жизнь?

– Хорошо. Знакомься, это – Катька!

Подошедшая девка застенчиво тянет мне руку. Она довольно смазлива, но с едва уловимой червоточинкой, какой-то скрытой гнильцой. Даже не могу понять, в чем тут дело, но что-то здесь не так.

– Катька сегодня из Харькова приехала.

Ага, теперь все ясно, она просто-напросто харьковчанка, а это как клеймо. Существуют различные виды человеческой гнили, дифференцируемые, как правило, по регионам, однако самые известные – это московская и харьковская гниль. Нельзя сказать, что этим тяжелым заболеванием заражено все население этих двух больших городов, но определенная его часть все-таки является его хроническим носителем.

– Марко, ты не спешишь?

– Да, вроде бы, нет.

– Тогда пошли с нами. Мы только из-за стола, вышли немного прогуляться. Закуски и водки еще полно. Надо догнать Таню и Лешку.

Но Таню и Лешку догонять не приходится, они сами возвращаются нам навстречу в поисках пропавшего Андрея. Таня оказывается хрупкой приятной женщиной, женой Андрея, а Лешка – другом Катьки, приехавшим с ней из Харькова. Лешка говорит на местечковом харьковском диалекте, чем смешит своих питерских знакомых.

– Марко, а ты по-прежнему коммунист? – спрашивает меня Андрей.

– Конечно, – не моргнув глазом, отвечаю я. – Как и мой папа, он совсем недавно был избран членом итальянского парламента от коммунистической партии.

– Ну, ладно, не будем об этом. Скажи лучше, как твои дела и надолго ли к нам?

– Хочу немного пожить в России, я ведь, как ты знаешь, люблю эту страну.

– А откуда ты так хорошо знаешь русский язык? Об этом я хотел спросить тебя еще пять лет назад, но тогда мы не очень много общались.

– Все весьма просто, – самым бесстыжим образом вру я, – мой папа работал в Москве, когда я был маленьким. Он занимал должность военного атташе. Таким образом, мы почти семь лет прожили в России. Поэтому русский я знаю с детства.

– Понятно, Марко! Хорошо, что мы тебя встретили. Сейчас выпьем водки.

– С удовольствием, Андрей. Скажи, а ты далеко живешь?

– Нет, совсем рядом, на Чайковского 22. Мы уже почти что пришли.

Нам вот в эту подворотню и на последний этаж. Точно, ты же у меня еще не был!

В квартире Андрея и Тани за кухонным столом сидит еще одна гостья

– белокурая немка Верена, которая снимает у них комнату. Пока хозяева суетятся, дорезая хлеб и приготовляя салат из морской капусты с чесноком, я успеваю переговорить с Вереной по-немецки. Он чуткого немецкого ужа мне не удается утаить свое венское произношение. Объясняю его тем, что моя бабушка была из Вены, и я часто ее навещал, гостил помногу месяцев, поэтому-то и знаю немецкий. Немка симпатична, но ведет себя асексуально, и я быстро теряю к ней интерес. Стол ломится от закусок, кроме различных салатов, на нем лежит украинское сало и стоит украинская перцовка.

Когда водка кончается, Андрей с Лешкой, с которым они, оказывается, вместе служили пограничниками на Дальнем Востоке, идут в магазин за новой бутылкой, а Таня показывает мне квартиру и картины – свои и Андрея. Они оба – художники. В детской комнате стоит клетка с волнистым австралийским попугаем Соней. Самого чада нет, оно отправлено в лагерь.

– Представляешь, Марко, – говорит мне Таня. – Соне однажды принесли самца-попугая. Поначалу она была рада, а потом его бедного затравила и загоняла, он чуть не умер. Пришлось отдавать его обратно. Вот как у попугаев бывает, как у людей!

Опорожнив очередную бутылку, мы решаем выйти на улицу, громыхающую ливнем и летней грозой, вдруг разразившейся, чтобы посмотреть на разведение Литейного моста. Катька и Лешка в Питере первый раз – им интересно.

– Ребята, следите за Катькой, – озабоченно говорит Лешка, – когда она пьяная, она имеет обыкновение убегать. Город она не знает, адрес тоже. Заблудится и пропадет.

Но Катька уже убежала. Дверь на лестничную клетку открыта, а ее и след простыл. Встревоженный Лешка с матами и проклятьями бросается вниз по лестнице ее ловить. "Как это по-харьковски" – думаю я, – "она убегает, а он – ловит".