Макс Фрай - Русские инородные сказки 2

Несколько слов о том, как мы со всем нехитрым нашим скарбом, женщинами, оруженосцами (это совсем не то, что вы захотели бы подумать) и болезнями погрузились на дно Мирового Океана.

А что же еще остается делать, когда ближайшая земля только внизу, а на горизонте лишь беспросветное ожидание и вялые кустики надежд на что-то настолько смутное, что только глаза портятся от осутствия формы, а ум — он невнятности содержания? Когда случается такое, — путь один: вниз, на дно, в ил, в черный песок.

Достигнув дна, мы сразу же разбили лагерь на несколько частей и выставили дозор. Пока Сэр Борс с туметским Алтан-ханом сооружали спаржевую карусель для пропитания рыцарей (ибо рыцари в походях и бдениях питаются только спаржей), сэр Ланселот Озерный с минганским Цэнгэ Мэргэн-тайджи и бесчисленным множеством нойонов, тушимэлов, хувараков и простолюдинов отправились на разведку, чтобы постичь в разведке суть опасности и возможного глубоководного шпионства со стороны всех тех, кто так кричит и плачет на разных языках о бесполезности пребывания. Ибо всегда существует опасность, что в душу просочится печаль, а отталкиваясь от стенок печали к свету найдет свой путь безразличие, рожденные в котором никогда не станут искать ни Камня, ни Чаши, ни какого другого устройства для смысла выхода.

Несколько первых часов (или дней?) все мы были заняты устройством и пропитанием, и только ил клубился под нашими сапогами, да расползались в разные стороны гигантские светящиеся колчатые черви.

Свечение в жизни животных является одним из средств в борьбе за существование, но все мы были тогда далеки от этого. Биолюминесценция нас никак не касалась, а тот внутренний свет (и звук), который мы возможно и излучали, распространялся совсем в других пространствах и не имел ничего общего с «заманить», «привлечь» и «сожрать-с-потрохами». Другими словами, мы были бессветны.

Впрочем все эти рассуждения имеют отношение только к устройству нашего быта, тогда как дух наш, кувыркаясь в придонном планктоне, постепенно склонился к печали, и мутные пространства перестали его интересовать.

Пустынно и тоскливо начинался день на абиссальной равнине на дне Мирового Океана. Сначала из глубин и трещин уже совершенно запредельных для понимания всплывала ко дну, над ним зависая, большая квадратная светящаяся оранжевым светом рыба. От света рыбы появлялись тени, и даже самый маленький мук безболезненно вытягивался вдоль подводных хребтов на многие километры страсти. Что уж тут говорить о наших любвеобильных рыцарях?! Сэр Гавейн, к примеру, отбрасывал свою тень настолько бесстыдно, что возмутил спокойствие гигантского флюоресцирующего кракена, восстановление которого (т. е. спокойствия) обошлось нам ценою двух оруженосцев и пяти килограммов спермы.

И откуда только брались силы?

Теперь, по прошествии стольких лет, мне вспоминаются только рыбы, только черный песок и ил, только мутные дали и привкус крови на губах.

Вы спросите, чем же мы там дышали? А мы там не дышали.

Несколько слов о том, как был найден орех воспоминаний, через который, как через открытые двери, мы все вдруг попали в неудобное положение.

Несмотря на клятвы и заверения, снова настала осень, и мы, измученные по преимуществу непристойными смыслами скользких от множества запятых предложений и охваченные смутными предчувствиями наступления внутренних холодов, стали избегать теней, мертвых бабочек и маленьких зеленых автомобилей, рули которых последнее время слишком уж настойчиво крутятся налево. Мы же все время старались поворачивать направо, поскольку считали (и считать продолжаем), что только там можно отыскать что-то по-настоящему стоящее, веселое и страшное. Надо ли говорить, что нам приходилось все время идти против ветра, потому что воздушные массы в этом мире перемещаются только справа налево. Наши доспехи покрывались гарью и копотью (в этом мире постоянно что-то подгорает), но души наши впитывали правосторонний свет так, что даже сэр Борс, внутренний мрак которого вначале можно было бы сравнить только с желанием никогда не просыпаться, в конце концов стал понемногу лучиться молочно-белым светом, в котором тонули женщины, дети, травы, небольшие домашние животные и ритуальные камни с высеченными на них задницами.

На одном из таких поворотов направо, рядом со священной книжной рощей нас и ожидал орех воспоминаний.

Сначала никто из нас и предполагать не стал, что это орех. Ведь у орехов нет ни ног, ни рук, чтобы совершать движения, кого-то обнимать или к чему-то стремиться. Но это был особенный орех своими формами ничем не отличающийся от обычного человека в белом плаще и розовой шляпе с фазаньим пером. Сами мы ни за что не догадались бы, что этот человек — орех, но он сразу же во всем признался сэру Тристраму и рассказал нам, что окружен скорлупой, которую если расколоть, то обнаружится ядро, состоящее сплошь из никому не принадлежащих воспоминаний. Он рассказал нам, что, кроме всего прочего, его ядро содержит воспоминания о входе в прекрасную деревню Улус-Вегас, где не бывает ни ветра, ни дождей; где люди питаются слегка подрумяненным на закате воздухом, а светящиеся птицы пишут в ночном небе слова покоя и воли. Сэр Ланселот Озерный и туметский Алтан-хан сразу же захотели туда попасть (Алтан-хан всегда был неравнодушен к светящимся птицам, а обуреваемый гигиеническими соображениями сэр Ланселот надеялся, что там ему никогда не придется больше кушать) и предприняли попытку расколоть орех. Но не тут то было. Орех был тверд и только отскакивал на безопасное расстояние, откуда продолжал нас дразнить рассказами о своем состоящем из воспоминаний ядре.

Однако же долго сопротивляться напору славных рыцарей он не мог. Вот уже покрылся трещинами его белый плащ, пообломались поля его розовой шляпы, исчезло куда-то фазанье перо, — он треснул, и на нас хлынул мощный поток воспоминаний, который смешался с нашими собственными воспоминаниями. Мир многократно утяжелился, никому не принадлежащие воспоминания стали нашими. И еще долго потом сэр Борс отвыкал носить бюстгалтер, минганский Цэнгэ Мэргэн-тайджи — седло и уздечку, а сэр Гавейн до сих пор не может смириться с мыслью, что он больше не может, как прежде, откладывать яйца.

Несколько слов о том, как в воду, как широкие, как ладони, снежные хлопья, как бесконечные шифоновые платья с вешалки, как слезы с безглазого лица, падали космонавты. Ведь ни для кого не секрет, что время от времени в черную воду падают лиловые космонавты в блестящих от звона медных бляшек и патрубков костюмах с надписями «Passe» и "Sortie".

Их было бесконечно много, но всех их звали, кажется, Василий Васильевич Иванов и Самбхота Бадмаевич Санаваси. В них практически не осталось никаких воспоминаний, только жесткий кал и вселенский холод, но все равно они были настоящими героями, — хмурыми, мертвыми, связанными надеждами и обещаниями надеяться на то, что их ждет что-то большее, чем просто надежды и песок, сырой песок…