Владимир Митрофанов - Зачистка территории

Интернат в городе Любимове представлял собой особую территорию, и дети, которые там жили и учились, назывались не иначе как

"интернатские". Считалось, что там все девочки к выпускному классу уже "гулящие", а если кто чего и спер в школе или в ближайших домах и садах, то это могут быть только "интернатские". Надо признать, что многие из "интернатских" потом действительно попали в тюрьмы и колонии. Немало из интерната вышло и проституток.

Шахов как-то вспомнил из тех времен: вечный второгодник Вовка

Яковлев, товарищ его по интернату, загремел за кражу в колонию для несовершеннолетних – в "зверюшник", рассказывал разные ужасы, например, про то, что там какого-то провинившегося неизвестно в чем пацана избили, запихнули в тумбочку и со словами "хочешь пердеть, летать и какать?" сбросили с крыши колонии, кстати, почему-то тоже располагавшейся в бывшем монастыре, расположенном недалеко от Н.

После окончания интерната (там было восемь классов) по настоянию деда Аркадий не пошел в ПТУ, а перешел в девятый класс и жил уже практически один в маленькой квартирке, – в той самой, где когда-то жили они всей семьей, – на втором этаже старого деревянного дома, и состоящей из одной комнаты, куда шел проход через кухню. Отец довольно часто, раза два в неделю, навещал Аркадия, оплачивал квартиру, покупал одежду и давал на карманные расходы деньги – пять-семь рублей в неделю. Аркаша всегда эти деньги брать стеснялся и никогда не напоминал отцу о них, даже если денег у него совсем не было или тот забывал дать, и потому он постоянно подрабатывал, где случалось: колол дрова, носил воду, вскапывал огороды, а иногда просто сдавал пустые бутылки, которые в изобилии собирал в парке, враждуя с конкурентами в основном пенсионного возраста.

На зимних каникулах в десятом классе Шахов вдруг исчез из

Любимова. Как потом оказалось, решил съездить в Москву к своей родной матери. Причем, даже не предупредив ее – как это только возможно в шестнадцать лет.

Почти двое суток он добирался до Москвы (через Н., где ночевал на вокзале и где был даже задержан милицией, но в конечном итоге отпущен, поскольку у него на руках был билет), а потом еще полдня шатался по огромному городу, отыскивая улицу, где жила мать. Все время в нем было какое-то волнение и страх, что мать примет его как незнакомая чужая тетка и постарается его не узнать, а то и вообще прогонит, но очень красивая женщина в шикарном домашнем халате, открывшая дверь, смотрела недоуменно только одно мгновение, а потом ахнула: "Аркашка!" – и крепко прижала его к себе и расцеловала. От нее пахло и так и как-то не так, как он себе представлял должно было пахнуть от матери, но сильнее был запах такой, как в гостях у чужих, хотя все же и прорывался, если близко к ней встать, тот запах, как в его памяти пахло от нее в его раннем детстве.

Мать жила с мужем и двумя детьми в очень хорошей большой квартире в сталинском доме рядом с гостиницей "Украина". Аркадий вдруг застеснялся, не зная, как себя вести дальше, а мать на него пристально смотрела все время, пока он раздевался в прихожей. Хотя и стояли сильные морозы, на нем была тогда надета только осенняя нейлоновая куртка, куцый шарфик обматывал тощую шею, а на затылке чудом держалась вязаная шапочка. Обмахрившиеся снизу широченные брюки-клеш чуть ли не полностью закрывали носки разбитых зимних ботинок. Руки у Аркадия были совсем красные и замерзшие, пальцы не гнулись, – он еле-еле молнию на куртке расстегнул. И нос у него был красный и замерзший. После мороза сразу зашмыгал, а платка носового у него вовсе не было, и он подумывал, как бы скорее добраться до туалета или до ванной и там всласть отсморкаться. Сняв свои драные ботинки, он порывался идти прямо в носках, но мать заставила его надеть тапки. Аркадий наскоро пригладил пятерней свои длинные волосы и прошел в гостиную.

Было уже около девяти часов вечера. Двоих детей – мальчика лет шести и девочку лет девяти уже повели укладывать спать. Они прошли мимо в своих цветастых пижамках, с любопытством оглядываясь на

Аркадия. Это были прекрасные очень ухоженные дети. Мать прошла к ним в комнату, а Аркадий сел за стол в гостиной, где в углу работал большой цветной телевизор, и стал, было, смотреть хоккейный матч, но хоккей тут же кончился, и началась программа "Время". В это время в комнату вошел довольно высокий мужчина лет сорока, очень опрятно одетый, в свободных домашних брюках и вязаной курточке. У него было удлиненное лицо, темные негустые волосы, аккуратно зачесанные назад и казавшиеся прилизанными; из-за очков в солидной красивой оправе на

Аркадия смотрели пронзительные глаза. Несмотря на вечер, он был очень чисто выбрит. "Ну-с, молодой человек, – сказал он, улыбаясь, играя лицом радость и протягивая Аркадию сухую властную руку, – ну-с, очень рад, очень рад познакомиться… Меня зовут Антон

Степанович… Знаю, знаю, кончается школа, впереди самостоятельная жизнь… Куда же вы думаете стопы свои направить, юноша?.." – и начал говорить, что надо обязательно учиться дальше и непременно приезжать сюда, в Москву поступать, стал расспрашивать, какие у

Аркадия есть склонности. Склонностей-то у Аркадия как раз никаких и не было, по крайней мере, Аркадий о них и не подозревал, но ему стало стыдно не иметь никаких склонностей и он начал что-то придумывать и вяло отвечать на вопросы.

Вдруг в комнату стремительно вошла мать. Она широко улыбалась и была уже в другом, праздничном платье и показалась Аркадию необыкновенно красивой. Оба мужчины сразу замолчали, и уставились на нее с открытыми ртами. Она же, подойдя, взъерошила Аркадию волосы, спросила весело и возбужденно:

– О чем это вы шепчетесь, мужчины?

– Да вот, беседуем о том, куда сей отрок после школы собирается путь держать, – как-то даже неестественно живо отозвался Антон

Степанович.

Мать еще о чем-то спросила, может, и сама, не думая и не понимая о чем, постоянно улыбаясь и все время будто вглядываясь в Аркадия с какой-то горечью в глазах. Потом она села за стол, поставила на него локти, закрыла руками рот и стала смотреть почти неотрывно на

Аркадия, а тот посматривал на нее мельком и как только натыкался на ее взгляд, сразу отводил глаза и, смущаясь, начал навертывать на палец бахрому скатерти. А мать все смотрела и смотрела на него – даже не пристально, а скорее – "во все глаза", – будто пытаясь в себя вобрать и запомнить, словно ища в нем какого-то ответа.

Потом она вдруг спохватилась, быстро куда-то ушла и скоро вернулась, неся Аркадию на подносе ужин. "А вы?" – спросил Аркадий.

"Мы уже давно отужинали. А ты ешь, ешь", – пробасил Антон

Степанович. И тогда Аркадий стал есть, а мужчина смотрел телевизор и изредка о чем-нибудь спрашивал Аркадия. Мать же опять села за стол напротив Аркадия и, снова закрыв рот руками, опять смотрела на него во все глаза, чуть покачивая головой, потом руки убрала, и Аркадий увидел, что ее губы горько улыбаются, и такие же горькие морщинки притаились в углах ее рта.