Владимир Митрофанов - Зачистка территории

Сеня со своим дружком. Впрочем, все истории с дядей Сеней имели общие места: "Выпили – показалось мало… Пошли взять еще…" Одну встречу с ним Шахов запомнил очень надолго, потому что дядя Сеня тогда напоил всю их компанию собственноручно изготовленным гороховым самогоном буквально до безобразия. И пока не напоил, не выпустил из дома. Когда ребята возвращались домой, их бросало от забора к забору

– как в сильный шторм. "Нет, это не дядя, это – злой магрибский колдун!" – прохрипел тогда сам Вова Хомяков, упершись обеими руками в стену дома и отплевываясь от блевотины. Шахов тоже выдал обильную струю из желудка, забрызгав недавно купленные ботинки. От того вечера у него осталась одна короткая запись в дневнике, куда он заносил важнейшие жизненные правила, но которые, увы, далеко не всегда выполнял: "Никогда больше не пить крепкие алкогольные напитки!" И еще была у дяди интересная присказка к месту и не к месту: "Ну, все, Ваня, не едем мы с тобой в жаркие страны!"

Можно сказать, что дядя Сеня был знаковой, в какой-то степени даже культовой фигурой в местном масштабе – примерно такой же, как и тесть Хомякова. Впрочем, тестя мало, кто из ребят видел вживую, но все, кто общался с Хомяковым, непременно о тесте слышали, поскольку абсолютно по любому жизненному поводу объявлялось его непререкаемое мнение. Может быть, тот в чем-то заменял Хомякову рано погибшего отца. Сам же отец Хомякова пьяный утонул на рыбалке при очень странных обстоятельствах. Хомяков пытался узнать правду, но тщетно.

Все участники той рыбалки молчали, буквально как рыбы. Чтобы раскрыть эту тайну, Хомяков с женой Татьяной и еще близкими родственниками однажды даже прибегли к спиритическому сеансу.

Подготовились, как полагается – перевернутая тарелка, написанные на столе буквы. И – сработало. Тарелка стала ездить. Осталась запись той жуткой беседы:

"- Папа, кто тебя убил?

– Их было много…

– А нужно ли мне отомстить?

– Они сами умрут собачьей смертью!

– Нужно ли мне к тебе на могилку приехать?

– Нет, береги Таню…" (То есть жену Хомякова.)

И так далее. Понятно, все женщины рыдают, в комнате стоит запах валерьянки. Жуть одна…

Наконец остановились у хомяковского дома в переулке Крылова.

Хомяков тут же вызвался, пока Павел с Шаховым съездят к тетке, позвонить другим ребятам из класса – вдруг кого еще удастся собрать.

Однако, в конечном итоге, переиграли: решили без Хомякова за город не ехать, поставили машину и договорились встретиться минут через тридцать. Сами же, Шахов с Павлом, пошли прогуляться к набережной.

Этот район города Любимова представлял собой самую красивую, но в то же время и наиболее жуткую его часть, поскольку разруха последних десятилетий была наиболее явно обозначена на фоне естественной красоты природы – высокого берега, реки и дальнего леса на другом берегу. На самом высоком месте все еще сохранился дом-усадьба бывшего владельца бумажной фабрики Петра Ельчанинова, построенный, кажется, году в 1910-м. Кроме того, Ельчанинов построил еще школу

(она сохранилась и поныне) и больницу (куда-то делась). В огромном окне парадной лестницы дома многие годы можно было видеть замечательные оригинальные витражи в стиле модерн, которые почти чудесным образом продержались аж до начала 90-х годов и уже тогда таким же чудесным образом пропали. Скорее всего, как сначала предположил Павел, подходя к дому, огороженному уже наполовину рухнувшим деревянным забором, просто кто-то из "новых русских" вынул стекла и увез к себе на дачу или же воры сняли и туда же продали.

Однако когда они подошли ближе, то оказалось, что витражи просто выбили камнями, причем, наверняка без всякой на то причины.

– Уж лучше бы сперли, чем разбили, – сплюнул с досадой Павел.

– Знаешь, в начале-середине девяностых была такая жуткая обстановка, что воровали всё. Даже дверные ручки откручивали. На комбинате хозяйственное мыло тырили в рабочих душевых и алюминиевые ложки и вилки в столовой. Столовые приборы вынуждены были выдавать под залог, – прокомментировал Шахов.

В некоторой степени особняк Ельчанинова напоминал печально известный Ипатьевский дом в Екатеринбурге, где расстреляли царскую семью. Говорят, в доме Ельчанинова тоже был страшный подвал. Шахову вспомнилась кабаллическая надпись из подвала Ипатьевского дома:

"Здесь, по приказу тайных сил, Царь был принесен в жертву для разрушения Государства. О сем извещаются все народы". Шахов всегда думал: что за тайные силы такие?

Некоторое время постояли на высоком берегу, оглядывая открывшийся перед ними простор. От реки пришел ветер. Зашумели листья на старых ивах.

– Рыбу бы половить! – сказал Павел мечтательно.

– А я, знаешь, лет шесть, наверно, рыбу не ловил, – признался Шахов.

– Ага, и сирени не нюхал, и соловьев не слушал, а значит – не жил… – пробормотал Павел скорее для себя. Шахов не понял, что он хотел сказать.

Корпуса находившейся невдалеке за прудом бывшей ельчаниновской бумажной фабрики рыжели ржавчиной крыш и каких-то баков. По первому взгляду ничего на фабрике ничего не работало, разве что у забора одинокий работяга раскурочивал снятый откуда-то электродвигатель, выкусывая кусачками медную проволоку – верно, намеревался сдавать ее в скупку. Далее, за небольшой речкой, впадающей в довольно широкую и некогда судоходную реку Чору, начинались примыкающие прямо к городу деревни – на вид совершенно нищие и полуразрушенные. В некоторых дворах, впрочем, стояли автомобили, а где-то и дома приличные вылезали крытыми под черепицу красными крышами и с глядящими в небо спутниковыми "тарелками".

Отсюда хорошо были видны и старинные деревья, закрывавшие своими кронами бывшую усадьбу графини Павловой. Особняк графини тоже пребывал в плачевном состоянии. Остался только заросший пруд в форме буквы S, полусгнившие деревья в парке и развалины дома. Говорили, что его разрушили во время так называемых "кулацких мятежей". По прошествии стольких лет уже сложно было сказать, кто там оборонялся, а кто нападал. Наиболее вероятной версией была та, что там стояли большевики, а на них напала известная банда Павлова, или напротив, банда Павлова держала оборону в особняке, а большевики нападали – точно никто уже не знает. Уже перед самой "перестройкой" там хотели открыть профилакторий для рабочих фабрики, составили проект, даже огородили развалины забором, но до дела так и не дошло: оказалось, что дом восстановить невозможно – нужно все сносить и строить заново.

Проект заглох, но место само по себе было замечательное. Местный олигарх Мамаев купил и эту землю, решил снести развалины и построить на том же самом месте или настоящую барскую усадьбу для себя лично или же гостиницу. Тут он колебался, что же выбрать. Советники предлагали совместить два в одном, то есть на последнем этаже сделать для себя что-то типа пентхауза, а нижние этажи – пустить под гостиницу. С учетом скорого возвращения Иконы, идея доходного гостиничного комплекса обретала вполне реальные черты. Однако в том, чтобы строить себе здесь личные апартаменты Мамаев сильно колебался, поскольку знал характерную черту, свойственную всем русским туристам