Павел Сутин - Эти двери не для всех

Саша на инструктаже узнал, сколько денег ему поменяют. Меняли по сорок пять рублей, деньги, конечно, смехотворные. В переводе на болгарские деньги получалось что-то около сорока левов. Но Саша прикинул – если не шиковать, то на горячие бутерброды и вечерний бар ему хватит. Кроме того, очень толковый совет дал Гаривас.

– Фотоаппарат продай, – сказал Вова.

– Как это – "продай"? – изумился Саша. – Кому это его, извини, "продай"? В комиссионку, что ли, отнести? Что ж, можно. А есть на курорте комиссионки?

– Тундра ты, Саня, – деловито сказал Гаривас. – Твоих сорока левов тебе хватит на кока-колу и жевательную резинку "Идеал". Ну, на ракию, может быть, еще хватит. И на "Плиску". Мерзость, скажу я тебе, неописуемая. За "Зенит" тебе дадут левов двести, если не больше. Наша оптика там ценится. Ты меня слушай. Я в Польше загнал "Юпитер", и мы с Генкой жили как короли.

– Не знаю… – с сомнением сказал Саша. – Да и не умею я это… Как продам? Кому продам?

– Ох, тундра. Значит, так: шепнешь официанту в отеле или бармену, что есть хорошая советская оптика. В тот же день к тебе подойдут и все в лучшем виде купят. И дальше будешь, как это ты говоришь, "чувствовать себя человеком". Так все делают, чучело. Кто икру загоняет, кто фотоаппараты. Ты что думаешь, люди из Болгарии люстры и паласы везут – на сорок пять рублей?

Вообще, Саше эта идея понравилась, и он подумал, что на двести левов мог бы и вовсе не экономить. А без "Зенита" он в Москве обойдется. У него где-то лежит в шкафу "Смена 8М", ею тоже можно неплохо снимать.

Во вторник Саша заехал на Ленгоры.

Тренироваться он бросил в прошлом году, и Михалыч злился на него до сих пор.

Саша тогда, как мог, объяснил Михалычу, что на первенство Союза он не хочет.

Просто не хочет… И вообще больше не хочет рвать сердце, не хочет ездить на сборы, не хочет качаться и "шкрябать" по три часа в день. Большой спорт его никогда не манил, а кататься в горах он будет всегда, всю жизнь. К тому же он будущий инженер. И об этом ему сейчас надо думать. А Михалыч… А что Михалыч?

Он видел только, что лучший его ученик задурил и отправил псу под хвост свой потенциал и свои перспективы.

Саша в прошлом году поговорил с Михалычем почтительно, но твердо. Попросил, чтобы Михалыч на него не обижался. Сказал, что всегда будет вспоминать Михалыча с благодарностью, но когда нет огня в душе, то и тренироваться незачем.

Он с тех пор частенько к своему тренеру заезжал, катался вечерами на Ленгорах, они с Михалычем пили чай в тренерской. Михалыч позлился на Сашу какое-то время, а потом принял его решение. Видно, рассудил мужик, что так тому и быть. И верно – если нет огня в душе, так не получится чемпиона даже из самого талантливого.

Михалыч-то понимал, деспот и брюзга, что одной техники и одних задатков мало.

Чтобы чемпионом стать, надо к этому прорываться. Страстно, яростно. Месяц за месяцем, год за годом. Надо этого хотеть. Раз парень решил уйти из спорта, если мыслит себя вне спорта, так и нечего его отговаривать. Пустое. Не боец, значит, нет огня в душе. А про профессию парень правильно думает. Он будущий инженер, и надо теперь все силы на это.

– Сергей Михалыч, я в Болгарию еду, – сказал Саша. – В Боровец. На две недели.

– Не бросил бы спорт, так поехал бы в Пампорово от Федерации, – сварливо сказал Михалыч, дуя на горячий чай. – На курорт, значит, едешь. Будешь, значит, там с чайниками по зеленым горкам елозить. Береги там себя, ножку не ушиби или ручку.

– Ладно вам, Сергей Михалыч, – примирительно сказал Саша. – Почему обязательно по зеленым? Там всяких полно.

– Будешь там глинтвейн сосать и в шезлонгах сидеть, – бурчал Михалыч. – Вот Шуплецов пашет, показывает результаты. В конце месяца поедет со сборной в Татры, в Ясну. А ты будешь с чайниками елозить.

– Ну ладно, Сергей Михалыч, хорош! – рассердился Саша. – Я к вам радостью поделиться заехал, между прочим!

– Заехал он ко мне… – Михалыч встал и мягко протопал коричневыми валенками по линолеумному полу тренерской. – Дам тебе записку к одному человеку. Тодор Благоев. Хороший парень, мы с ним с шестьдесят восьмого года знакомы, на чемпионате Европы выступали. Он в семьдесят пятом четвертое место занял на "гиганте". Переписываемся иногда. Тодор в "Балкантуристе" работает, начальник представительства в Боровце. Придешь к нему, передашь от меня привет, никаких проблем у тебя там не будет.

– Спасибо, Сергей Михалыч, – поблагодарил Саша.

А сам подумал: "Там не Терскол, там у меня и так никаких проблем не будет".

Но когда через полчаса он шел по заснеженной, освещенной яркими фонарями улице Косыгина, то с теплотой подумал о Михалыче – хороший мужик, и тренер классный.

"…Да разве сердце позабудет того, кто хочет нам добра. Того, кто нас выводит в люди, кто нас выводит в "мастера"…" "Хороший мужик Михалыч, – думал Саша. – А тренироваться я вовремя бросил".

За два дня до отлета Саша остался ночевать у Сеньки, на Метростроевской.

Дядя Петя попил с ними чаю, сказал:

– Сашуня, я завтра рано уйду, мы с тобой уже до отъезда не увидимся. Хорошо тебе отдохнуть, ты там поосторожней, пожалуйста, летай на своих лыжах.

Встал, взъерошил Саше волосы, поставил в мойку чашку и добавил:

– У меня осталось после Пловдива. Был на симпозиуме в августе, трат никаких, работали плотно. А после заседаний – на всем готовом. Семен, отдай, не забудь – я положил тебе на стол. Там восемьдесят пять левов, не лишние будут.

Развлекайся, Сашуня, в ресторан сходи. Пластинки купи, там продается настоящий нью-орлеанский джаз – Армстронг, Элла Фицджеральд… Фирма "Балкантон" выпускает хорошие пластинки. Я в Пловдиве купил Гендерсона и "Порги и Бесс". А как вернешься – мы с Семеном тебя ждем с отчетом о поездке. Семен, не забудь ему отдать левы, на столе у тебя лежат…

– Спасибо, дядь Петь, – растроганно сказал Саша.

– Спокойной ночи, пап, – сказал Сенька.

Дядя Петя кивнул и ушел в свой кабинет работать. Он всегда допоздна сидел.

– Дал папе вчера послушать "Прокол Харум", – тихо сказал Сенька, когда дядя Петя вышел в коридор. – Слушал. Заинтересовался, представь…

Сенькин отец знал толк в джазе, а к музыке, которую крутили Сенька с Сашей, прислушивался с опасливым любопытством.

О "Битлз", например, дядя Петя отзывался так: "Нехитрая целлулоидная музычка для пятнадцатилетних… Во все времена такая музычка существовала. А что весь мир с ума сходил и сходит – так это немудрено. Эта музычка общеупотребима, как чуингам. Музыка настоящая, высокая, мастерская, она по определению не может быть массовой. И это вам, ребята, не сноб говорит, и не эстет. Это говорит поживший человек… А когда вам взрослые и умные люди рассказывают, как они любят этих "Битлз", так вы особенно-то не верьте. Они не столько этих "Битлз" любят, сколько свою молодость. "Битлз" – это такая большая ностальгия…" Дядя Петя к друзьям сына относился с симпатией и интересом.