Алена Любимова - Птица колибри зимы не боится

— Теперь уже поздно. — Я, кажется, поняла, к чему он клонит и решила предупредить удар.

— Поздно? — он наконец резко повернулся ко мне. — Это только нам с тобой, Катя, решать. У тебя… у тебя сейчас кто-нибудь есть?

— Ни-ко-го. А у тебя?

Митя отвел глаза, а у меня все внутри замерло.

— Ничего серьезного, — пожевав губами, откликнулся он.

— Митя!

Тут он словно очнулся, и я очнулась, и мы вдруг увидели и осознали, что все еще торчим посредине дороги, вынуждая другие машины нас объезжать. Как еще милиция не появилась! Счастье, что час «пик» прошел, и автомобилей было сравнительно мало.

— Едем в ресторан, — решительно сказал Митя. — Там ты мне дорасскажешь, а я — тебе.

Есть мне уже не хотелось, и я робко попробовала возразить:

— Да я как-то совсем…

— Зато я совсем голодный!

И мы понеслись навстречу итальянской кухне.

Он остановил машину возле ресторана в тихом переулке. Я уже собиралась выйти, когда Митя хриплым голосом произнес:

— Погоди.

Он резко притянул меня к себе и принялся жадно целовать. Сквозь двадцать лет и сильный запах табака, я снова ощутила вкус Митиных губ, таких же нежных, жадных и желанных, как во времена, которые я считала для себя давно и безвозвратно ушедшими. Мое тело ожило, и я хотела вся-вся прижаться к нему, но мы были в машине и могли лишь снова и снова начинать целоваться, и когда на мгновение отрывались друг от друга, я лишь повторяла:

— Митя, мой Митя, мы снова вместе.

А потом наши губы опять сливались. Вдруг Митя простонал:

— Черт, как тут неудобно.

— Но нас ведь тут никто не видит, — стала успокаивать его я.

— Да в прямом смысле неудобно, — объяснил он. — Руль этот проклятый мешает и рычаг передач. Понаделали всякого. Камера пыток. Ладно, Птица колибри, ты посиди, а я мигом.

Не успела я слова произнести в ответ, как он выскочил из машины, заблокировал двери пультом и скрылся за дверью ресторана.

Я осталась в полном замешательстве. Неужели Митя решил меня таким образом проучить за прошлое вранье? Сам ушел, а меня тут запер? Нет, не может такого быть. Тем более, ведь уходя, он назвал меня Птицей колибри! Я теперь снова Птица колибри! Он снова со мной! Митя со мной! И какое везение, что мы оба оказались свободны!

Только вот что мы скажем Ольге и Ярику? Сразу вообще ничего нельзя говорить. Надо их постепенно подготовить. Но как же я счастлива!

Счастье рвалось из меня наружу, и я должна была срочно с кем-то поделиться. Митя все не возвращался. Я позвонила Гетке.

Подруга, внимательно выслушав мое восторженное верещание по поводу второго обретения Мити, сперва прокомментировала мой рассказ самодовольным — «Я же говорила!», а затем поинтересовалась, где я нахожусь.

— В Митиной машине. Он меня запер.

— А сам?

— В ресторан ушел. Двадцать минут уже нету.

— Ну, мужики пошли! — возопила Гета. — Такого, признаться, еще не слышала. Закадрил девушку, и жрать отправился, а тебя запер, чтобы дожидалась тепленькая и не сбежала.

— Он вроде про жрать ничего не говорил. Просто ушел.

— И нету? — охнула Гета.

— В том-то и дело.

— А зачем он туда пошел?

— Не знаю. Он мне не сказал.

— Подруга, он вообще хоть что-нибудь перед уходом тебе говорил?

— Да. — Я засмеялась. — Что ему неудобно.

— В каком смысле?

— Руль мешает и этот… рычаг передач.

— Катюха, чем вы там занимались?

— Всего-навсего целовались.

— Тогда мне все ясно. Физиология. Пописать пошел. До меня другое не доходит: почему, если вы ехали в ресторан, он не взял тебя вместе с собой? Посадил бы тебя за столик, а сам удалился на пять минут.

— Не знаю. И для пописать он слишком долго отсутствует.

Счастья моего чуть убыло, и я уже впрямь начинала волноваться.

— Или живот у него прихватило? — терялась в догадках Гета.

— Да нет. Не похоже. Он довольный такой ушел, весь сиял.

— Он сиял! — В голосе Геты зазвучало негодование. — А ты волнуйся. Сколько, скажи на милость, ты собираешься там сидеть?

— Так он меня запер.

— А если он только утром появится? Вдруг он решил тебе отомстить, чтобы ты больше никогда в жизни с ним так не поступала, как тогда?

И так как мне самой это подозрение приходило в голову, я вдруг заволновалась.

— Тогда что же делать? Нет, Гетка, не может быть. Митя назвал меня Птицей колибри!

— Отвлекающий маневр, — отрезала она. — Знаешь, я сейчас к тебе выезжаю. Диктуй адрес.

— Митя не мог так поступить, — убеждала я.

— Диктуй адрес, — повторила Гета.

— Да не знаю я адреса… К тому же и незачем! Он идет! Пока!

Митя действительно выходил из услужливо распахнутой швейцаром двери. В руках он держал огромный сверток. Пискнула блокировка. Митя открыл заднюю дверь.

— Засиделась, Птица колибри? — он водрузил сверток на заднее сидение. — Ой, что это? Катя! Прости! Совсем забыл! Там тебе, но подать не могу. Спаси! Цветы возьми!

Я перегнулась назад. Добрую половину заднего сиденья занимал огромный букет бордово-фиолетовых махровых тюльпанов. Я с трудом перетащила цветы к себе на колени.

— Митя, ты сумасшедший, куда так много?

— Двадцать один. Двадцать лет разлуки и еще один, чтобы мы никогда не расставались.

— А в ресторан мы разве не пойдем?

— Мне пришла в голову мысль гораздо лучше, — садясь за руль, принялся объяснять он. — У моей фирмы тут, неподалеку, квартира есть для переговоров или, если кто нужный приедет, поселить. Сейчас она свободна. Поедем туда. А еды мне, видишь, сколько навернули. Зачем нам с тобой в ресторане мучиться и друг на друга через стол глядеть?

— Это было бы неудобно, — хихикнула я.

— Издеваешься, да? — ухмыльнулся Митя. — Ты извини, что домой не приглашаю. Я-то с гораздо большим удовольствием. Но представляешь себе, если Ярик вдруг явится, да еще в компании твоей Ольги. Действительно будет неудобно.

Он явно настроился на большее, чем ужин.

Так и случилось. Поужинали мы гораздо позже, чем приехали на квартиру. А до этого снова была любовь. И разгоряченные наши тела обдувал не крымский, конечно, однако теплый весенний ветер, напоенный, хоть и не южным ароматом, но явственно ощутимым пьянящим запахом свежей травы и только что распустившихся тополиных листьев. И кровать, как прежде, была чужая, казенная (планида наша с Митей такая!), только не скрипучая и узкая, как в «Спутнике», а широкая, новая, с очень удобным ортопедическим матрасом. Так что некий прогресс наблюдался. И словно стерло бездну двух десятилетий, прожитых врозь, и мы снова были единым целым, и, как тогда, упивались свалившимся на нас счастьем.

А потом, уже ближе к полуночи, мы, полуголые, завернутые в простыни, набросились на шедевры итальянской кухни. Митя жадно запихнул себе в рот целый кусок уже чуть теплой пиццы.