Дидье Ковелер - Явление

Пока он стягивает брюки, сбрасывает мокасины, помогая себе пальцем, и ложится спать в серых носках, небесно-голубых трусах и рубашке, глаза его закрываются. Надо будет завтра утром узнать у него название снотворного.

Я сажусь перед его ноутбуком, включаю его. Дожидаясь доступа в Интернет, я вновь обращаюсь мыслями к неизвестному пошляку, вклинившемуся в мой разговор с моими японскими коллегами. Скоро ты познакомишься со мной, прекрасная Натали, и я так этому рад… Это не получившее продолжения вторжение, в связке с визитом кардинала Фабиани, продолжает беспокоить меня без всяких на то видимых причин, а теперь на это болезненное ощущение наслаивается и образ Кевина Уильямса. Тем временем я отправляю Франку туманное, робкое и коротенькое послание. Но что другое могу я сказать ему? Смесь нежности, раздражения и безответного влечения, испытанная мной сегодня вечером к третьему лицу, как никогда сблизила и отдалила нас. О каком будущем, каком настоящем может еще быть разговор при всех моих противоречивых порывах, отклонениях от курса, переменах решений? Я доставляю слишком много хлопот. Мне бы так хотелось отказаться от него или же смириться со своей любовью.

Звонит телефон. Я подскакиваю от дребезжания, сотрясающего допотопный аппарат на ночном столике. После третьего звонка, видя, что Кевин Уильямс так и не пошевелился и продолжает ровно дышать с безмятежным лицом, я беру трубку.

– Слушаю?

– М-м-м… Это профессор Кренц? – удостоверяется голос отца Абригона.

– Она самая.

Он смущенно умолкает.

– А профессор Уильямс рядом?

– Да.

– Простите за беспокойство, но профессор Берлемон только что прилетел и из аэропорта прямиком поедет в собор, остальные уже собрались в холле со своим инструментом, и микроавтобус ждет.

Я принимаю это к сведению и, смотря на Кевина, чему-то улыбающемуся во сне, вешаю трубку. Я тихо трясу его. Никакой реакции. Я трясу сильнее. Он, жалобно постанывая, ловит мою руку и засовывает ее под одеяло. Так. Еле сдерживаемый мной хохот, вероятно, передает ему вибрации, производящие желаемый эффект. Внезапно он выпускает мои пальцы и подскакивает на кровати.

– Что происходит?

– Экспертиза будет прямо сейчас, – говорю я, как можно изящнее вынимая свою руку из-под одеяла.

– Черт побери, – бормочет он, – я принял две таблетки морфенила.

Я бросаюсь к мини-бару за бутылочкой кока-колы и, пока он влезает обратно в смокинг, открываю ее ему.

– Долго я спал?

– Нет. Пока я отправляла письмо по электронной почте.

Он жадно выпивает кока-колу, просит еще, извлекает из шкафа чемодан и складную треногу.

– Боже мой, что за страна! Почему, стоит им перестать опаздывать, как они тотчас начинают еще больше торопиться! – бушует Кевин. – Это торжественный момент, уникальная возможность, а они относятся к этому как к туристической прогулке, к автопробегу с сюрпризами…

Внезапно он распрямляется и запинающимся голосом осведомляется, произошло ли между нами что-либо. Я развеиваю все его сомнения. Он отвечает "Вот как" с равной долей разочарования и облегчения.

Трое застывших у своего оборудования посреди холла экспертов в рабочей одежде в едином порыве негодования оборачиваются на мое вечернее платье и смокинг Кевина. Когда я забегала за своим чемоданчиком, то чуть было не переоделась, но в конце концов предпочла остаться с ним в паре. Я не решаюсь идти в трех шагах впереди него, а потом прихожу к выводу, что выгляжу еще вполне презентабельно и что ему не помешает дополнительная моральная поддержка: я с наигранной веселостью беру его за руку и интересуюсь у коллег, хорошо ли они провели вечер. Историчка отворачивается, зато русский многозначительно подмигивает, а немец завистливо вздыхает. Кевин, едва сдерживая зевоту, окончательно подтверждающую наш роман, в знак благодарности сжимает мне руку.

Отец Абригон, делая вид, будто ничего не заметил, помогает нам погрузить аппаратуру в микроавтобус.

– Теперь я вкратце изложу вам план дальнейших действий, – отчеканивает он в микрофон, устроившись на приборной доске и чуть не падая в проход из-за резкого толчка, когда мы трогаемся. – Команда саперов в данный момент снимает с тильмы защитное стекло – без паники: просто это самые надежные руки Мехико. В целях безопасности изображение не будет снято с кронштейна. Вы по очереди будете забираться на раздвижную лестницу и проводить исследования в следующей очередности: профессор Берлемон, мадам Галан Турильяс, мадемуазель Кренц, господин Траскин, господин Уильямс и профессор Вольфбург. Не усматривайте в этом и намека на старшинство, я лишь расположил ваши фамилии в алфавитном порядке.

– Я протестую, – вмешивается немец. – Не может быть и речи, чтобы я шел за Уильямсом, если он будет работать с инфракрасными лучами. Радиоактивное излучение может исказить результаты моих анализов.

Священник оборачивается к Кевину, который тем временем вновь уснул, прижавшись ко мне. Я киваю за него. Святой отец что-то правит на своей бумажке.

– При всем моем глубоком уважении к доктору Кренц, – степенно объявляет русский, – мое исследование не ограничивается звездами, расположенными на мантии Девы: для проецирования моей карты звездного неба мне необходимо задействовать всю поверхность полотна. А если перед глазами прикрепят увеличительное табло…

– Я ограничусь офтальмоскопом, – успокаиваю я его. – Но я не против пойти после вас.

– Благодарю.

Абригон, тоскливо вздыхая, добавляет очередную стрелочку на списке.

– Я не знаю, какое оборудование установит профессор Берлемон, – влезает историчка, – но он и так уже достаточно задержал нас: лично мне требуется всего-навсего сверить невооруженным глазом некоторые детали, и потому мне представляется вполне логичным пройти первой.

– Только не забывайте, что на вашем состоянии не сказывается разница во времени, – огрызается немец. – Подумайте о тех, кто не спал уже целые сутки!

Русский подхватывает, а мексиканка парирует, тыча пальцем на моего соседа: мол, есть и такие, кто не перелетал через Атлантику и которым это совершенно не мешает спать; пусть они и уступают место.

– Он и так уже последний в списке! – замечает падре, терпение которого явно на исходе.

– В любом случае, – обиженно подытоживает историчка, – я уже вынесла свой вердикт, основываясь на фотографиях: платье Девы соответствует наряду еврейских девушек начала первого века, орнаментальные узоры характерны для конца испанского средневековья, а символика имеет аллегорическое ацтекское происхождение. Если мое присутствие кажется вам лишним, я вполне могу подождать в автобусе.

– Не принимайте это на свой счет, – снисходительно бросает немец, – но все же признайте, что анализ красителей и космографическое проецирование более тонкие операции, нежели описание одежды.