Василий Ершов - Страх полета

Тогда на самолете тоже отказало управление, они горели в воздухе; кто-то забежал в профилакторий, крикнул, что самолет упал, - и все, на ходу хватая одежду, рванули к месту падения. Целую ночь пытались найти хоть одного живого... Если бы сразу знать, что девчата лежат в сугробе под стабилизатором...

Пусть сидят. Она сама пройдет по салонам и проверит, как пассажиры подготовлены к посадке самолета на брюхо. Но сначала - дать указания.

Она включила микрофон, точными, заученными наизусть фразами объяснила, зачем надо снять очки и обувь на высоком каблуке, вынуть авторучки, вставные челюсти, потом приказала вынуть сложенную на полках теплую одежду, положить ее на колени, а на нее, согнувшись, положить голову и накрыть ее руками, предварительно затянув потуже привязные ремни.

В салоне началось движение. Люди молча готовились к посадке, прилаживались в неудобной рекомендуемой позе, замирали. Ольга Ивановна не спеша ходила по салонам, проверяла, установлены ли спинки сидений в вертикальное положение, туго ли затянуты ремни, подсказывала, успокаивала, убеждала и сама убеждалась, что люди понимают важность этих рекомендаций и будут им следовать при посадке.

Пока она делала привычную работу, холод внутри рассосался, она согрелась и немного успокоилась.

На первом ряду стриженый верзила, воровато оглянувшись, добыл из портфеля наполовину опорожненную бутылку и, запрокинув голову, выливал содержимое в рот.

Ольга Ивановна, оглянувшись, не успела помешать. Она видела, что многие мужчины поступают точно так же. Залить страх водкой, а там будь что будет.

Трое из ресторана, растекшись в креслах, мирно спали; она проверила, застегнуты ли их ремни, подтянула их потуже.

Крепко пристегнутый, мальчик во втором салоне, завывая, все качался в молитве над священной книгой.

Молились многие; кто осенял себя крестным знамением, кто просто сидел, сложив ладони, шепча бледными губами, может, первый раз в жизни, самую свою искреннюю просьбу к Создателю: спаси и помилуй!

Напуганная дама уставилась в спинку переднего кресла невидящим взглядом. Ольга Ивановна тряхнула ее за плечо и улыбнулась: все будет в порядке!

Старая бортпроводница уверенно исполняла ритуал подготовки доверившихся ей людей, может, к последней в их жизни посадке. Она ходила по салонам, улыбалась и помогала людям, и от ее доброжелательного спокойствия людям становилось легче. Она излучала надежду. Ольга Ивановна и сама верила, что опытный экипаж сумеет их спасти, и уверенностью своей вливала эту веру в пристегнувшихся и ожидающих своей участи трепещущих живых людей.

Она вернулась на кухню, снова включила микрофон и сказала:

- А теперь разогнитесь, сидите спокойно и ждите, я скомандую принять рекомендуемую позу перед самым приземлением. Ремни не расстегивать!

Она только сама не успела пристегнуться, и когда машину швырнуло вниз, судорожно ухватилась рукой за стойку стеллажа, выпустив микрофон, и закричала от ужаса, вместе с салоном, - инстинктивным смертным криком погибающего живого существа.

Климов ничего не мог предпринять в первую секунду падения. Страх смерти снова схватил его за горло, и он даже не смог бы отдать команду. Но правая рука автоматически схватила рычаги управления двигателями и сунула их вперед до упора. Это было все, что еще мог сделать старый пилот для спасения лайнера.

Самолет, ревя турбинами, дрожал в воздушном потоке, высотомер мчался к нулю, а стрелки вариометров, перекрутив полный круг по тридцатиметровой шкале, установились в положении "подъем". На самом деле, вертикальная скорость снижения перевалила за сорок метров в секунду, и у обреченного лайнера оставалось едва полторы минуты жизни.

Однако приборная скорость особо не нарастала: самолет, перемещаясь в закрученной бешеным приземным ветром воздушной массе, падал вместе с нею. Невидимые атмосферные протуберанцы отрывались от поверхности льда, а на их место притекали новые воздушные струи; огромный самолет был их игрушкой, щепкой в воздушном водовороте.

Крик стоял в салоне. Железная бочка с людьми подплыла к Ниагарскому водопаду и низверглась в него.

Но экипажу некогда было обращать внимание на салон: летчики работали.

Разглядеть показания приборов становилось все труднее: от тряски приборные доски плясали на своих амортизаторах, и стрелки с цифрами расплывались перед глазами. Спинки кресел тряслись и мотали закрепленными плечевыми ремнями бессильные тела пилотов. Турбины ревели на взлетном режиме - самолет всей мощью оставшихся двигателей стремился вырваться из струй турбулентности в спокойное небо. Ни о каких попытках перевода его в набор высоты не могло быть и речи; только счастливое стечение воздушных потоков, ниспосланное свыше, могло изменить траекторию падения. Да и что такое двадцать тонн тяги против тысячетонной атмосферной мощи. Это - неравная борьба мышки с кошкой, в которой почти стопроцентно предопределена победа силы над изворотливостью. Тут все решают звезды.

В такие секунды, как пишется в романах, положено молиться или прокручивать перед мысленным взором всю свою жизнь. Экипажу делать этого было некогда. Штурман, собрав все свое мужество, громко отсчитывал убывающую высоту, подсказывал скорость; бортинженер удерживал рычаги газа в положении взлетного режима и контролировал температуру газов за турбинами. Ребята исполняли свой долг.

"Хорошая смерть", - мелькнуло в сознании Климова, - "мужская..." Но тут он глянул на вцепившегося одной рукой в подлокотник, а другой в ручку форточки мальчишку. Тот было открыл скривившийся рот, чтобы закричать, но подавился спазмом, только слезы текли из безумных глаз...

"Господи! - подумал Климов, - его-то за что? В чем виноват этот мальчик? Только в том, что я, старый болван, ошибся!"

- Димка, держись! - успел крикнуть капитан.

Он понимал, что шансов нет, но готовился бороться до конца: если перед самой землей самолет не выровняется, придется полностью отклонить стабилизатор вверх. Оторвет его потоком - все равно смерть, а если железо выдержит - может, удастся все же переломить траекторию. Капитан крепко стиснул пальцами тумблер стабилизатора.

Короткими гудками зарявкала сирена сигнализации опасного сближения с землей.

- Триста метров! Двести пятьдесят! Двести! Сто пятьдесят! - четко долбил Витюха. - Высота сто! Вертик... Ох!

Он не успел доложить показание вертикальной скорости. Неведомая сила подхватила машину, переложила ее в противоположный крен и швырнула вверх. Сильно вдавило в кресло, страшно зашумел за бортом разодранный воздушный поток; внезапно отяжелевшая рука капитана, протянутая к тумблеру управления стабилизатором, сорвалась с козырька приборной доски и больно ударилась о рукоятку интерцепторов. Салон, до этого все время кричавший долгим и беспорядочным криком, дружно ахнул, и все стихло.