Такако Такахаси - Томление

Не так уж длинен был сон, но мне казалось, что я жила в нем до самого утра; и потом еще, в течение дня, этот сон преследовал меня.

В полдень, войдя на своем шестом этаже в лифт, я увидела юношу в джинсовом костюме. Он чрезвычайно, до мельчайших деталей походил на восковую фигуру, привидевшуюся во сне!

– Уж не Тамао ли вы?! – нечаянно воскликнула я.

И юноша не сказал, что я ошиблась.

С тех пор я так и называла его, а ему ничего не оставалось, кроме как молча смириться с этим. Так произошло наше знакомство.

Мне кажется, в какой-то степени имя творит самого человека, и присвоение имени – в чем-то акт колдовства. Назвав юношу именем Тамао, я наделила его чертами, свойственными восковой фигуре из моих сновидений. Юноша, разумеется, ничего не мог знать о ней, но через меня, через мои сны эта фигура так или иначе воздействовала на него.

Я уже поняла, какие гости продолжительное время живут в старом корпусе гостиницы. Например, Тамао намеревался здесь в течение месяца готовиться к вступительным экзаменам в университет (его родители несколько дней назад уехали работать за границу). Другие постояльцы – преподаватели университетов, стажеры, слушатели различных курсов; обычно они живут здесь одну-две недели. Туристов старое здание не привлекало, и хозяева, удешевив в нем номера, стали сдавать их упомянутой выше категории людей. Но для меня этот корпус, в котором изящная старина была покрыта патиной времени, где постоянно ощущался стойкий запах плесени и через пелену этого запаха просматривались стены, потолок, ковер, мебель, где словно бы витали души прежних людей, тонко чувствовавших красоту, – этот старый корпус подходил для моего отдыха как ничто более.

Однажды утром, пробудившись ото сна, в котором мне опять явился восковой юноша, я почувствовала, что в комнату врывается свежий воздух. (Отопление грело чрезмерно, и в номере обычно было душно.) Повернувшись к окну, заметила, что низ занавеса колышется. Кстати говоря, для гостиничного номера такой занавес выглядел слишком убого, он мог бы висеть разве что в комнате прислуги. Такое впечатление, будто его взяли из некогда роскошного, но впоследствии разорившегося дома; впрочем, в этом я нахожу для себя особое очарование. Так вот, трепетание занавеса от дуновения воздуха показалось мне странным. Раздвинув его, я увидела, что в одном квадрате окна не хватает стекла. Издалека совершенно незаметно. То, что никто из постояльцев до сих пор этого, вероятно, не замечал, в моих глазах придало старому корпусу гостиницы еще большую привлекательность. Прекрасно, когда с таким искусством сделанное окно настолько запущено.

Увидев в лифте Тамао, я сразу же поведала ему об окне, потому что как раз в это время бежала вниз напомнить о стекольщике, который все не приходил. (Красота красотой, а сквозило очень сильно.)

– К счастью, отопление хорошо работает, – добавила я, подспудно ощущая ностальгию по безвозвратному прошлому старой гостиницы.

– Да. Оттого и розы хорошо растут, – сказал Тамао.

Я опять поразилась белизне его кожи: кажется, притронься – и кончики пальцев ощутят прохладный воск. Ничто не выдавало в нем живое существо, разве лишь легкая розоватость щек.

– Какие розы? – спросила я, чувствуя прилив радости оттого, что он со мной заговорил.

– Которые я перевез сюда из оранжереи. – Голос у него был тоже безжизненным – ровным, лишенным интонаций.

– Вы выращиваете розы?! – Я не могла скрыть изумления.

Тамао ничего не ответил, а лицо его осталось бесстрастным.

В лифте больше никого не было. Пока ехали вниз, я внимательно разглядывала юношу. Когда он молчал, все признаки жизни куда-то исчезали, и даже тело его казалось безжизненным. Лифт был старый и полз вниз очень медленно; в отличие от современных – до того стремительно несущихся вниз, что пропадает даже ощущение движения, – этот скрипучий ящик как будто опускался в никуда. Глядя на Тамао, я интуитивно почувствовала, что такое состояние безжизненности для него естественно. Лифт остановился. Словно забыв, что только сейчас мы разговаривали, Тамао удалился – молча, как неживой предмет. Затем он обернулся, чтобы попрощаться; на миг блеснула улыбка, но какая-то неполная, словно загнанная глубоко вовнутрь, откуда она никак не может выбраться.

В эту ночь опять во тьме комнаты стоял восковой юноша. Я протянула к нему руки, ощутила мягкие живые волосы, маленькие – их можно было спрятать в кулаке – круглые уши, широкий лоб, тонкий нос. Я чувствовала, как мои прикосновения вселяют жизнь в фигуру, как под моими пальцами она теплеет. Зрение у меня было отключено, работало только осязание, и я представляла себя очень чувствительным сенсорным устройством. Но в то же время я еще и размышляла: пыталась придумать заголовок для исследования на тему о том, где в восковой фигуре сокрыт источник жизни.

И в том месте, где я, казалось, приблизилась наконец к разгадке, сон прервался.

А днем в кафе на втором этаже, когда я пила чай с живым Тамао, мне пришла в голову очень странная мысль: с того момента, когда я впервые увидела этого юношу и неожиданно назвала его Тамао, он стал для меня продолжением восковой фигуры, наши встречи как бы продолжали виденные накануне сны. Здесь, в кафе, устроившись удобно в глубоком старомодном кресле, я продолжала в реальной жизни воспроизводить ирреальное, то, чем жила во сне. Невероятное ощущение! В чем же суть столь нелепого феномена? Вероятно, явившийся во сне образ отпечатывается в подсознании – где-то глубоко-глубоко, и я, отдельно и независимо от реальности, также и в подсознании, проживаю все это полной жизнью. Когда я возвращаюсь в реальный мир, этот образ в зеркале действительности воспроизводится в ожившем виде.

Тамао и меня разделяет круглый мраморный столик.

– На какой факультет собираетесь поступать? – спрашиваю я.

– На физико-математический. Хотел бы заниматься математикой, – отвечает Тамао; в отличие от меня он не утопает в кресле, а сидит напряженно, выпрямив спину.

– Математикой? – механически переспрашиваю я, потому что мои мысли поглощены другим. «Отнюдь не всегда и не всякий оживший образ воплощается наяву. Такой феномен наверняка чрезвычайно редок».

– Да, очень люблю математику, – повторил Тамао. «Вот как!.. И я в молодости увлекалась ею».

На днях, проезжая город N., я в поезде как раз рассуждала математически: по отношению ко мне, двигающейся из какой-то точки к отрицательному полюсу, коррелятивно должна существовать другая я, направляющаяся к полюсу положительному…

– Не устали? Дни напролет сидите за книгами… – Я пыталась разговорить Тамао, потому что речь действует на него, как прикосновение рук на восковую фигуру.