Алексей Варламов - Дом в деревне

Повесть сердца

О доме в деревне я мечтал много лет. Читал объявления в газетах, расспрашивал знакомых, ездил по Тверской, Владимирской и Рязанской областям, забирался в отдаленные уголки – но нигде мне не везло. Хорошие избы, особенно в красивых местах, по берегам озер и рек, были раскуплены горожанами. Самые оборотистые приобретали не по одной, а сразу по нескольку и потом втридорога продавали их под дачи. Мне же хотелось жить в деревне, а не в дачном поселке. Да и денег у меня столько не было. Тогда, отчаявшись найти что-либо недалеко от Москвы, я отправился на север, за Вологду.

Те края были мне немного знакомы. В ранней молодости с будущей женой мы сплавлялись на резиновой лодке по извилистой каменистой речке Вожеге. В непогоду едва не потонув, пересекли громадное озеро Воже, а потом попали и вовсе в глухие, безлюдные места, толком не обозначенные на туристической схеме. По неведомой полноводной реке плыли несколько дней наугад мимо подтопленных лесистых берегов, где невозможно было поставить палатку, и ночевали в охотничьих зимовьях. В этих маленьких крепких избушках никогда не закрывались на замки двери и всегда имелся запас спичек, соли и чая. У нас кончилась еда, и мы обходились грибами, рыбой и самодельными лепешками из муки, пили горький чай, мерзли и мокли, пока наконец, не веря в собственное спасение, не добрались до населенных мест. Никто не верил и нам, что мы одни проплыли такое большое расстояние, старухи качали головами и говорили:

– Бесстрашники.

Будущая жена всхлипывала от жалости к самой себе и горьких мыслей, с кем ей придется связать судьбу. А я был беспечен и беспечален: долгие полунощные закаты, пронзительные и сочные северные цвета, открытые люди, одаривавшие нас хлебом и молоком, большие рубленые дома, заросшие ягодой поляны и мшины – все это запало мне в душу. Теперь я снова сюда вернулся, уже не как турист, а желая прочно обосноваться на этой земле, и если не навсегда переселиться, то по крайней мере жить здесь подолгу.

Я был уверен в том, что в полупустых деревушках подыскать задешево избу будет несложно. Но когда стал снова на той же самой резиновой лодке сплавляться по Вожеге и заходить во встречавшиеся по пути селения, спрашивая, не продает ли кто избу, на меня повсюду смотрели настороженно и отвечали, что продажных домов нет. Несколько удивленный таким неблагозвучным сочетанием и тем, что и здесь изб нету, я садился в лодку и плыл дальше, гадая, где и в какой деревне дожидается меня мой дом.

Была середина июня, а здесь еще не отцвела и остро пахла черемуха. Я плыл белыми ночами допоздна, в понравившемся месте на берегу реки ставил палатку, рыбачил, подолгу сидел у костра, ворошил угли, пил чай, курил, слушал соловьев, потом спал до полудня и снова плыл. Неширокая, но бурливая в позднем весеннем половодье речка весело и скоро несла меня вместе с бревнами и ветками над каменистыми перекатами мимо сумрачных сырых лесов, маленьких зеленых островов, прибрежных покосов, полей, песчаных отмелей, обрывистых берегов, глубоких оврагов, заброшенных хуторов и полуразрушенных мостов и плотин. Деревень то не было вообще, то встречались очень густо – кустами. Они стояли у самой реки, так что избы отражались в прозрачной воде, либо на высоких берегах, откуда открывались темные лесные дали, и были каждая по-своему необыкновенно живописны. Но всюду, куда я ни приплывал, повторялась та же история: на меня подозрительно косились, кое-где спускали собак и хорошо что не били.

Пустовавших домов в здешних деревнях было, конечно, достаточно, и только позднее я понял, в чем дело. Молодой, бородатый, я казался местному населению кем-то вроде беглого заключенного.

Побеги из многочисленных колоний, располагавшихся к северу от

Вожеги, убийства и грабежи в этих краях иногда случались, обрастали жуткими слухами и наводили на людей ужас. Наверное, поэтому каждый незнакомец воспринимался как возможный злодей.

Надо было делать иначе: найти знакомых и пожить в деревне, чтобы к тебе присмотрелись. Но я был со всех сторон москвичом Бог знает в каком поколении, и, видимо, мои попытки поселиться здесь были обречены. И все-таки больно мне хотелось иметь свой дом.

Мне было тогда двадцать шесть лет. Я окончил университет, пробовал себя в литературе и даже издал небольшую книжку рассказов. Но и жизнь моя, и будущее казались такими неопределенными и неясными. Мне нужен был дом в деревне как точка отсчета, чтобы создать самого себя и вырваться за те границы, которые ставило передо мною благополучное городское существование.

После целого дня сплава, когда по пути не попалось ни одного селения, кроме двух заброшенных хуторов в устье Чужги, правого притока Вожеги, река расширилась и потекла ровнее. Высокие деревья отражались в покойной темной воде, из которой местами торчали громадные серые валуны. Вскоре с правой стороны я увидел изгородь – верный признак приближающегося жилья. Она тянулась довольно долго, но вот показались и темные скаты деревенских крыш. Оставив лодку у плота, с которого полощут белье, по заливному лугу я стал подниматься на пологую горушку к незнакомой прибрежной деревне. В этот полуденный час она выглядела совершенно пустой. Только возле маленького магазина, такого же старого и темного, как обычная деревенская изба, сидел под навесом на низком крыльце скуластый старик с блеклыми голубыми глазами и жидкой бородкой.

Я поздоровался. Дед посмотрел на меня спокойно и отрешенно:

– Не работает сегодня ларек.

Накануне я простыл, меня одолевали усталость и озверевшие июньские комары. Я уже не думал ни о какой избе, а хотел вернуться домой и выкинуть вон бредовую идею сделаться сельским жителем.

Я тупо уселся рядом с дедом, закурил и угостил его сигаретой.

Старик вздохнул и даже не жалуясь, а угрюмо констатируя факт молвил:

– А нам уже месяц товаришши курево не возят.

– Берите всю пачку, у меня еще есть.

Мы посидели, покурили, и без всякой надежды я спросил его про дом.

– Есть одна изба на отставе, – сказал он, задумчиво глядя на меня холодными выцветшими глазами.

Дом стоял в поле. Он был сложен из растрескавшихся от времени толстых бревен, на высоком подклете, с крытым двором и пятью окнами, выходившими на коровий прогон. Со всех сторон его окружала ничем не закрытая линия горизонта, уходившая за дальние холмы и леса, и казалось, что дом как будто нарочно поставлен в самом центре идеальной окружности и все вокруг вращается относительно него.

Внизу текла река, а у порога начиналось и сколько было видно глазу тянулось июньское разнотравье и разноцветье. Крапива и репейник росли возле самых стен. Окна были забиты досками, на воротах в нижней части двора висела цепь с ржавым замком. Ветки рябины и черемухи упирались в высокие бревенчатые своды и лежали на покрытой тесом крыше. Покосившийся забор перед домом не падал только потому, что держался на кустах черной смородины и малины.