Елена Долгопят - Страна забвения

Из края вечной мерзлоты к вершинам вечных снегов. Из одной вечности

– в другую. Если, конечно, отца туда переведут.

Мне представляется семья военного в середине семидесятых приехавшая в большой город. Ни одного знакомого человека, ни одного знакомого переулка, и небо чужое, и воздух, и вкус хлеба кажется странным, и у воды запах, как будто пьешь лекарство, а не чай. Им дали двухкомнатную квартиру в старом кирпичном доме, в окна глядели тополя всеми своими беспомощными глазами, было лето, но скоро тополя ослепнут, и будут колотить слепыми ветками в окна. Раньше эта двухкомнатная клетушка была коммунальной. Жильцы получили отдельные квартиры в новых домах. Они оставили после себя журналы "Крокодил", настольную лампу и огромный, в полкомнаты, рояль.

Журналы выкинули, лампу отец починил, рояль хотели продать.

Пригласили настройщика, он поговорил с инструментом в пустой комнате, вышел и сказал, что не прочь его купить. Он был в сером халате, пахнущем стиральным порошком.

Вдруг дочь военного произнесла из темного угла в коридоре:

– Папа, не продавай, пожалуйста. Я хочу научиться на нем играть.

Военный посоветовался с женой. С одной стороны, инструмент занимал ужасно много места, с другой, их дочка никогда ничем не увлекалась, никаких в ней не проявлялось талантов и даже склонностей; обыкновенно она была молчалива, сосредоточенна и необщительна…

В музыкальную школу ее не взяли. Сказали, нет слуха, нет чувства ритма. Матери показалось, что девочка приняла этот приговор равнодушно. Но дома, ближе к вечеру, она случайно, из темного коридора, вдруг увидела свою дочь в полупустой комнате за роялем.

Крышка была закрыта. В черной лаковой глади ходили тени, как рыбы в глубине неподвижного озера. Девочка просто сидела. Она казалась такой маленькой и бледной перед этой черной немой глыбой, вынесенной из какого-то праокеана огромной волной. Возможно, она и не переживала так, как подумалось ее матери, возможно, она просто так сидела на вертящемся табурете в прохладной комнате. Возможно, эта комната казалась ей пустой, возможно, девочка даже не замечала в ней рояля.

Наступила осень. На перекрестках продавали живых карпов прямо из бочек, маленькие ярко-желтые дыни. Девочка пыталась их рисовать, но у нее получались желтые пятна на белой бумаге, которые никакого отношения не имели к дыням, ни к их цвету на фоне растущих в палисадниках астр, ни, тем более, к их вкусу и запаху. Девочке казалось, она чувствует их живой цвет, чувствует почему-то пальцами, так же, как пальцами она чувствовала, не касаясь даже надменных клавиш, звуки, которые могла бы этими пальцами извлечь. Но как? Она ощущала себя человеком лишенным языка в самом прямом, буквальном смысле. Ей было даже хуже, чем безъязыкому, тот мог говорить глазами, жестами, улыбкой. Она была лишена всего, даже глаз, хотя видела. Это была единственная ее способность – видеть, воспринимать, копить в себе. Иногда ей казалось, она взорвется от накопленного.

Вот тогда она могла поплакать.

Мать пожалела ее тогда, из коридора, и уговорила отца не продавать все-таки рояль. Так он и простоял у них в комнате немым чудищем, так он там и остался, когда они уехали в другой город, на новую чужбину.

Бывает, скажешь кому-нибудь то, о чем потом сожалеешь и мечтаешь, чтобы этот кто-нибудь забыл о сказанном. Фактически мечтаешь, чтобы забыли о тебе. Потому что ты и есть те слова. Или тот взгляд. Жест.

Иногда – поступок.

Положим, мечта исполнилась. Ты приходишь на работу, здороваешься. С тобой здороваются в ответ, но как с незнакомой. Ты их помнишь, они есть в твоем прошлом, тебя в их прошлом – нет.

– Как вас зовут? Елена? А по отчеству? Приятно познакомиться, Елена

Олеговна.

9 апреля 1999

Я посмотрела фильм "Шоу Трумэна". Главный герой живет и не знает, что его жизнь показывают по телевизору, что миллионы людей наблюдает за ней в реальном времени. Он думает, что мир сотворил господь бог, но его сотворил господин режиссер, и имя этому миру – сериал. Фильм делится на две части: когда герой не знает, что живет всем напоказ, что его мать, его отец, его жена, его друзья – актеры, а небо и солнце – ненастоящие, и – когда он узнает, кто и зачем создал его и его мир. По идее, мир этот рушится, лишь только герой узнает, что к чему. По-моему это совершенно очевидно. Как только герой отведает запретный плод, раю конец. Но, еще добрых треть фильма наш герой будет выбираться из искусственного мира, а режиссер всячески ему препятствовать. Как будто еще можно что-то поправить.

18 апреля 1999

Завод, на котором работает папа, – банкрот. Комиссия по банкротству его распродает. Судятся с бывшим владельцем заводских территорий.

Дают объявления в газеты о продаже. Приезжают покупатели, смотрят, беседуют, торгуются… И приезжал из гос. архива Московской области бедно одетый молодой человек, смотрел документы, отбирал для архива, для истории, для памяти. Разрешите? – на память…

Начало пятидесятых. Маленький мальчик уезжает в пионерский лагерь.

Он прощается:

– До свиданья, столик, – говорит он. – До свиданья, кроватка. До свиданья, комнатка.

Жили в комнате семь человек.

9 мая 1999

Холод, ночью – до минус шести. С первого мая и по сей день такой холод.

Я одна в доме.

Представила вечер. Летний, тихий. Приезжает с работы муж. Женщина слышит его машину, подходит к окну, смотрит. Сначала смотрит на него, потом на заходящее солнце. Она очень ждала мужа, даже телевизор не включала, прислушивалась, но тут, когда он уже приехал и идет к двери, она вдруг засмотрелась на закат. Муж звонит в дверь.

У него только что наладились дела с работой. Они об этом говорят за ужином: о его работе. О детях, что пора им уже завести детей.

Солнце давно зашло. В комнате горит электричество. Они пьют красное вино. В темной, заросшей пылью бутылке не разглядеть его цвета. Они поднимают стеклянные бокалы к лампе под матовым молочным абажуром.

Любуются вином.

– Магический кристалл, – говорит муж.

– Сколько ему лет? – спрашивает жена.

– Сто. Или двести.

Ему недавно подарили эту бутылку.

– В этом вине солнце, – говорит он.

– Красное вино, – говорит она, – значит в нем заходящее солнце, закат. Закат столетней давности.

Они засыпают. Вино выпито, слова забыты. Засыпают, обнявшись.

Он просыпается от звонка будильника, в полной темноте. Будильник старый, с фосфорными стрелками. Семь утра, уже должно быть светло, но за окнами ночная тьма. Тьма обернется бездной, когда они включат телевизор.

Оказывается, их часы отстали лишь на минуту. Время, которое они показывают, соответствует действительности. Утро. Давно должно взойти солнце. Но солнца нет.