Илья Кочергин - Сказать до свидания

– Он выспится – в порядке будет. Только лучше не трогайте его, – сказал он, заметив Танино движение. Взял ее за руку, ободряюще улыбнулся, показав золотые зубы. – Идите домой, я его, если хотите, покараулю.

Таня поставила на стол кашу и стала смотреть, как Ляля завтракает.

Руки немного дрожали, ночью она так и не ложилась. Сидела в кухне.

Андрей вернулся только в середине ночи. Хмуро зачерпнул воды, напился, потаращился на спящую Лялю, завалился на кровать и уснул.

Утром в окошко над его кроватью постучал Виктор. Прижался к стеклу.

Улыбаясь, показал на посиневшую половину лица:

– Кто это сделал, а? С тебя за это бутылка. Сам-то жив?

Видно было, как Тамара отогнала его от окна.

– Я тебе покажу – бутылка. Сволочь, детей еще пугать ружьем.

Андрей спустил на пол ноги, посидел, надел сапоги, пробубнил:

– Извини, мам, что вчера, это… – И вышел на улицу.

Виктор посмеивался и вздыхал, глядя на свою Тамару.

– Может, найдешь нам хоть маленько? Только подлечиться? Что ж, окончание покоса отметить нельзя?

Та плевалась. Таня глядела на них из окошка.

Подошел Женя.

– Как вы добирались-то оттуда? – спросил он.

– У-у, это просто водный слалом был. – Виктор ощупал лицо. – Это самому удивительно, как целы остались. Весла потеряли в самом начале. Больше под лодкой плыли, чем в лодке. Там же видел какие буруны? Все бело на камнях.

– Тьфу, – опять расстроилась Тамара. – Еще гордится, как будто что доброе сделали. Страна ждет героев, а манда рожает дураков, как говорится.

– Потом вышли как-то прямо на броду, лодку вытащили. А потом этот добрый молодец, – Виктор добродушно ткнул Андрюху в ребра, – снял шапку, обнял меня, отошел на шаг и по ряхе мне со всей силы. Хорошо, у меня ума достало сразу свой нож от греха в лес выкинуть. И ему сказал, чтобы выкинул свой. Сегодня все утро по кустам лазил, пока обои нашел. На, держи. И не дерись.

Они еще посидели, покурили, потом отправились ловить лошадей. Они все вели себя так, как будто все нормально, как будто так и нужно.

Съездили на охоту, побегали с ведрами на пожар, покосили, напились до полусмерти и чуть друг друга не поубивали… Жизнь идет своим чередом.

– Папа хороший, не ругайся на него, – сказала Ляля. – Я еще к нему приеду. Мы вместе с тобой опять приедем.

– А я и не ругаюсь, – ответила Таня. Но она знала, что уже не приедет. Ей не хватит сил, а к тому же неизвестно, что будет после этой предстоящей операции осенью, о которой она не говорила Андрею.

Она устала и чувствовала себя немного чужой. Устала от насмешливых, темных алтайских лиц, от сухой жары, которая струилась все лето над покосами за домом и над склоном за поселочком, от дурного запаха кедровой и сосновой смолы, запаха навоза, сена и дыма. От этих гор, заслоняющих горизонт, пугающих своей дикостью и величиной. От пожара, от огромного количества загаженного мухами мяса, которое они привозят с охоты и съедают, от закатов вполнеба и керосиновых ламп по вечерам.

Таня убрала тарелку и машинально протерла клеенку на столе.

Это все слишком велико для нее и чуждо. Кто знает, может, привелось бы тут раньше с Колей оказаться, привез бы он сюда ее в поход – и полюбила бы она эти места. А сейчас уже поздно. Ей показалось, что она сделала все, что было возможно, помогла Андрюше, а теперь осталось только дотерпеть до дома. Одинокого, пустого дома, где она будет доживать одна. Или не доживать. Это уж от операции зависит.

Она вдруг поняла, что Андрюша не вернется в Москву. Он врос в эту жизнь, стал ее частью, ему как будто было комфортно и хорошо. “То, что мы могли ему дать, – ему не нужно, а то, что сам хотел, – не сумел взять. Ушел из Колиного института, хотя мог бы и закончить.

Сбежал в этот заповедник спасаться, как вымирающий какой-то. Все они тут похожие, нескладные, убогие какие-то. Мужички эти”. Она просто сравнивала с ними Колю, его друзей, которым всегда не хватало времени, которые лезли в гущу событий, были уверенными и… современными, что ли?

А здесь – что здесь? Заповедник. Походы, покосы, Сибирь, горы… Как будто какие-то непрожитые семидесятые… Неумелая ностальгия по этим семидесятым. Которые, может быть, она толком и не видела, не заметила, счастливая в своем доме, со своим надежным мужем, в маленькой, но солнечной и новой квартирке в новостройках на Юго-Западе.

Они обнялись с Тамарой на прощанье и обе заплакали.

– Не плачь, мы еще приедем, – успокаивала ее Ляля.

Вода в реке упала, и они просто перешли ее верхом вброд. Таня не смотрела вниз, на бегущую, закипавшую вокруг конских ног воду, чтобы не закружилась голова. На другом берегу надела очки, так в них и проехала весь путь. На лицо налипали паутины, сверкающие в бьющем навстречу солнце, она смахивала их.

Они миновали прибрежный сырой и душистый ольшаник, потом начались осинки, сосны. На самом верху, где на очередном повороте далеко внизу проглянула петля реки и маленькие полянки покосов, попались вдоль тропы несколько рябинок, тронутых желтизной. Наверно, здесь уже были по ночам заморозки.

Потом тропа долго-долго шла среди чистого кедрового леса, темно-зеленая хвоя вспыхивала и искрилась. Где-то в ветках кашляли и шуршали белки, сыпали сверху мусор. Потом открылось маленькое лесное озерцо.

Они слезли с коней передохнуть.

– Папа, кто это кричит?

– Гагара. Вон она плывет, видишь?

Ляля прижалась к отцу, они сидели рядышком и глядели на озеро.

А Таня вдруг вспомнила давнишнее московское воскресенье, утро. Лет десять назад. Передавали “Клуб кинопутешественников”, Коля с

Андрюшей вот так же вместе сидели и смотрели телевизор. Коля еще позвал ее: “Танька, взгляни, какая красотища. Горный Алтай. Вот куда забраться бы”.

Коля уже не ходил тогда в походы. И здоровье, и возраст… Да и зарплаты в институте упали, он оставался в лаборатории на лето, пытался лишнюю копейку заработать.

Может, Андрей и не случайно сюда приехал? Может, запомнил? Они ведь тогда еще долго строили планы, рассматривали карты, звали ее посмотреть. Увлеченные, возбужденные. Ведь эту самую реку показывали, она только сейчас вспомнила те кадры. Именно эту реку и кордон Актал.

“Не буду больше Ляле про декабристок рассказывать”, – подумала Таня.

Обратная дорога показалась короче. Намного короче, так что даже тошнота какая-то подступила от волнения, когда вдалеке замаячила

Красная вершина – Улаан-Бажи. Таня захотела заранее подобрать слова для Андрюши, чтобы попрощаться, чтобы не жалеть потом, что от спешки или от неумения говорить важные вещи все скомкалось. Но ничего не получалось, и она просто смотрела, как он идет, чуть косолапо ставя ноги в стоптанных кирзачах.

Таня почти не заметила, как преодолела верхом эти двадцать пять километров, как оказалась на стоянке, где бабушка опять повела ее в аил поить чаем. Ляля юркнула за ней, села рядом на чурбачке у огня.