Анна Лавриненко - Время моей жизни

Генка рассказывал мне о ней долго, я почти плакала – так мне было грустно за него. А потом я выложила ему все. Я говорила ему не только про себя. Но и про Лялю с ее веб-дизайнером, и про Друга веб-дизайнера, которого звали Миша и который и был моим собственным

Лондоном, человеком, которого я называла Лондон.

Мы не говорили ничего друг другу в утешение, мы просто говорили про них, каждый по-своему и каждый про свое, но становилось легче.

А потом мы с Генкой напились окончательно и заснули в одной кровати, не раздеваясь. И над банкой из-под колы, которая служила нам пепельницей, еще долгое время летали эти имена: его – Даша и мой -

Лондон…

Хотя на улице стояла осень, ярко светило солнце. Деревья стучали в окна ветвями, недоуменно тряся желтыми листьями, как будто бы удивляясь, почему же мы до сих пор сидим в аудитории. Я и сама не могла этого понять. Я пыталась сосредоточиться на лекции, но строчки расплывались у меня перед глазами, голова кружилась – перед лекцией мы выпили коробку вина на крыльце, и оно сильно дало мне в голову. Я знала, что, как только прозвенит звонок, мы кинемся в “Дом Бахуса” и купим себе еще вина – сегодня его определенно было мало.

Мне было скучно. Я пыталась придумать какие-нибудь стихи для новой песни, но это у меня не получалось. Поэт из меня никакой. Вот у Ляли

– да, талант. Она уже написала несколько классных песен для нашей группы, и мы начали их разучивать.

Незадолго до начала осени мы возобновили свои репетиции. У нас неплохо получалось, но все равно нам что-то да не нравилось. Но случилось самое главное в нашей жизни: нас пригласили выступить в ноябре с концертом в “Партизане”. И это событие затмило все остальное: любовь, учебу, родителей. Мы задвинули свои закидоны куда подальше и репетировали, бывало, до поздней ночи.

Перед одной из репетиции я сидела на крыльце универа и ждала остальных. По пути я выпила немного пива, но депресняк, который давил на меня с самого утра, так и не прошел. Вдруг на дорожке показался Миша. Я не видела его целое лето. Он загорел и вообще выглядел сногсшибательно. За июль и август я почти сумела убедить себя, что не люблю его, что мне на него плевать, что все, что в нем только есть, – это его красота; и вообще он бабник. Но как только я увидела его, сердце болезненно сжалось, живот свело, а вся моя внешне налаженная жизнь полетела к чертям.

– Привет, – сказал он.

– Привет.

– Будешь? – Он достал пачку сигарет.

Я кивнула.

– Как лето? – спросил он.

– Нормально. А у тебя?

– Отлично.

Больше мы ни о чем не говорили – он отошел к своим друзьям. Докурив, я кинулась в туалет и там разрыдалась.

На репу пришли наши фанаты. Это были два парня, оба высокие, один рыжий, другой – черный, обычные, как сказали бы мы тогда. Они приходили и смотрели на нас, – вряд ли они были поклонниками нашего творчества и слушали ту музыку, которую мы играли, – наверное, им просто нравились мы. И две девчонки, – кажется с первого курса, – приходили смотреть на Билли, – в этом я была уверена на сто процентов, – они смотрели на него во все глаза, а потом что-то шептали друг другу на ухо.

После репетиции мы пили в актовом зале. Наши фанаты уже ушли.

Вообще-то девчонки хотели остаться и долго разговаривали с Билли, пока мы ходили в “Бахус” за вином себе и пивом для ребят, но как только мы вернулись, они все-таки свалили.

Заглянула Ленка. Кирилл в это время потягивал “Балтику” из бутылки и довольно смеялся. Принцесса вела себя на удивление тихо и мирно, она не возмущалась, не устраивала скандалов – она просто села рядом с

Кириллом и, вертя в руках одну из его барабанных палочек, молчала весь вечер. Генка тоже был хмурый.

К десяти вечера все потихоньку разошлись, а я не могла успокоиться – я не могла забыть его карие глаза, черные волосы, и даже дыхание перехватывало, когда я думала о нем. Я сидела на сцене и допивала вино. Прямо из бутылки. Подошла Ляля, села рядом, укоризненно покачала головой, глянув на бутылку в моей руке, как бы упрекая меня за пьянство, и тут же непонятно откуда достала пластиковый стаканчик. Я поняла ее без слов и наполнила стаканчик до краев. Мы молча пили вино и болтали ногами, не разговаривали ни о чем. Я ждала, когда она расскажет сама, куда ходила на два часа, она ждала, когда я спрошу. Но я не стала спрашивать, а она не захотела говорить, и поэтому мы молчали.

Даша встала с постели и начала одеваться. Она не хотела смотреть на

Сашку, – не потому что он был ей противен, а потому что она была противна сама себе.

– Ты куда? – спросил он, не открывая глаз.

– Отвези меня домой.

– Зачем? Ты же сказала, что останешься на ночь. Что-то не так?

– Да. Я тебя прошу.

Она уже полностью оделась и ждала, когда встанет Сашка. Сашка неохотно поднялся с постели и натянул джинсы.

Когда они вышли на улицу, хлестал дождь. Сашка шелкнул сигнализацией. Они проехали, наверное, всего минут пять, как она попросила:

– Останови, пожалуйста.

– Но мы же еще не приехали, – сказал он.

Она ничего не ответила и прислонилась лбом к стеклу. Саша удивленно смотрел на нее.

– Что-то не так? – спросил он.

– Мне надо позвонить, – прошептала она.

Саша, пожав плечами, порылся в борсетке, потом в бардачке.

Нашел-таки карточку.

– Держи.

Она кивнула и открыла дверь.

– Ты куда?

– Звонить.

– Но дождь же!

– Наплевать, – ответила она и захлопнула дверь.

Она шла недолго, скоро увидела автомат. Почему-то плакала и сама не знала почему. Слезы перемешивались с дождем. Она всунула карточку в автомат. Не работает. Значит, не судьба, подумала она, но пошла дальше. Наткнулась еще на один. Этот работал. Дождь крупными каплями скатывался по щекам и носу, она дрожала – наверное, от холода.

Всунула карточку и набрала номер. Прислонилась к автомату головой.

Длинный гудок. Еще один. Третий. Слезы потекли по новой. Четвертый гудок. Захотелось удариться головой об стенку. Пятый. Его нет дома.

Где он? Почему его нет? Когда он так нужен! Шестой гудок.

– Алло.

Она обрадовалась и растерялась одновременно.

– Это я, – прошептала она в трубку.

– Ты? – удивленно ответили на том конце.

– Да, я. Я… ты мне нужен, – она всхлипнула, – ты мне очень сильно нужен.

– Ты плачешь? – спросила трубка. – Не плачь, я сейчас, ты где?

– На Кирова. У автоматов.

– Я сейчас приеду, ты только никуда не уходи. Я мигом. Возьму такси, хорошо?

– Хорошо. Генка…

– Да?

– Я люблю тебя.

– Я… – Ей показалось, что он плачет, но, может быть, это были только ее собственные слезы. – Я знаю. Я ведь всегда знал. И что ты позвонишь когда-нибудь, тоже знал. Я тебя тоже… люблю… Слышишь?