Михаил Левитин - Лжесвидетель

И Захар увидел слюдяные фигурки в дождевиках, они мелькали за деревьями. Их можно было бы принять за огромных бабочек, так они размахивали руками, но таких размеров бабочек даже на этом острове не было.

Захар узнал этих людей: и Нудельмана,^35 и Липовецкого,^36 и

Хусида.^37

Он любил подходить к ним, когда они беседовали об умном, и всегда они смущенно замолкали, им казались, что он ничего не понимает, а уровень их просвещенного разговора только унизит его.

И правильно казалось, ему было не место в их кругу, а он и не претендовал – куда ему!

Он просто любил смотреть на их лица, когда они философствовали.

– Вы можете подойти и спросить, что они ходят за мной? – спросил

Долейжек.

– Люди, – ответил Захар. – Им одиноко.

– Глупости! Они хотят узнать, что стало известно мне. Шпионы!

Удивительно, что все они еще живы. Это покойники. Покойники от науки, а один из них настоящий покойник, Доцент Шнайдер^38 из

Сорбонны, ему раздробили голову палкой прямо во время лекции, его же собственной палкой, студент раздробил.

– А чем он занимался?

– Прогнозировал будущее. Социолог. Так лет на пятьдесят вперед.

Допрогнозировался! Странно, что он здесь, мне писали, что он умер на месте… Смотрите, Захар, здесь не лес – аптека. Узнаете?

Безо всякого любопытства Захар уставился еще в одни рогатые мясистые листья, не дающие тени, которых полно на острове.

Дрожащими пальцами Долейжек схватил один из листьев и начал его ломать.

– Спасительный цветок! Его надо разделать, Захар, вот так, до мякоти, и приложить к ране, увидите, что будет. Так делала моя бабушка, вот, я нашел алоэ, только не говорите тем, за деревьями, пусть ищут сами!

Она всю семью спасала этим алоэ, мы и горя не знали. Бабушка знала шесть языков, мне бы языки, Захар, я спросил бы эти деревья, кто они и чем занимались в прошлом. Нам крепко недодали в детстве. Зато теперь… Смотрите, какие возможности. Там где-то плещется океан, а сколько еще работы! Алоэ! Мы спасены, Левитин. Я обвиняю своих родителей, что недоучил языки, надо было взять репетитора, но откуда? В доме совсем не было денег! Только бабушка и алоэ. Она хранила под горшком алоэ деньги и давала нам. Что вы помните о своей бабушке, Захар? Я помню все, она умерла, когда я еще не родился, совсем молодой, от кровоизлияния в мозг, сразу. Она оставила нам алоэ и деньги, много денег. Если бы не они, как я оказался бы так далеко, на острове? Она завещала мне найти растение, и я нашел его.

Теперь мы спасены, Захар, спасены!

Из-за деревьев стали возникать люди. Они шли, опасливо поглядывая друг на друга, не теряя при этом достоинства, с надтреснутыми стеклами очков, настороженные, и тут Долейжек крикнул: «Не наступите, не наступите! Тут вокруг спасение!»

Тогда они повалились на землю, стали сосредоточенно копаться в ней, будто искали то самое спасение. Бабочки выпархивали из-под них, отряхиваясь, какие-то мелкие грызуны разбегались, разбрасывая листья задними лапами, черный попугай сидел на дереве, равнодушно глядя на людей, копошившихся внизу.

– Мы найдем, мы обязательно найдем, – носился, хохоча, Долейжекмежду лежавшими. – Только не позволяйте себе отвлекаться, евреи совершенно не способны заниматься чем-то одним!

– Пожалуйста, не надо, встаньте с земли, – взмолился Захар, – не верьте ему! Вы еще не совсем готовы к этому! Потом я помогу вам.

Встаньте, пожалуйста! Подумаешь, алоэ! Человека не спасет никакой алоэ, если он плохо ест. Я нашел много съедобного. Мне подсказали.

Среди нас есть настоящие специалисты. А то, что вы ищете сейчас, оно

– будущее. Возможно, мы заболеем скоро, возможно, не заболеем вообще, а вдруг – неизвестной болезнью, откуда вы знаете, как ее лечить, а вдруг будем здоровы всегда? Что мы знаем об этом месте?

Встаньте, встаньте с земли, не ползайте, вы же взрослые люди!

Но они не вняли его увещеваниям, даже Долейжек молчал, прислонившись спиной к дереву. Они спали.

Захар боялся всего, что не укладывалось в голове. Ему было легче признать, что он ничего не понимает, чем не понимать ничего на самом деле.

Когда сухогрузы и баржи не сумели приблизиться к берегу и толпа пошла прямо по воде, забыв закатать штаны и подхватить юбки, а вздувшиеся узлы с вещами тянули за собой, ему стало дурно. Он метался между берегом и судном, принимая у матросов чемоданы, и, держа над головой, переносил и сваливал прямо на песок к ужасу новоприбывших, которые начинали просить, чтобы к их чемоданам относились бережней.

Некоторые даже подбегали к нему, выхватывая чемодан и осыпая Захара проклятьями. Он не обвинял их. В их обстоятельствах первой уходит воля, человек теряет самообладание, потом – разумение, человек не ведает, что творит. Захар только понял, что будет нелегко.

Мало кто из них огляделся, чтобы понять, где находится. Все они бросились к пожиткам и стали щупать: целы ли?

Как будто можно было что-то понять.

А потом, когда они долго шли по дороге молча, все так же, не отрывая глаз от своих вещей, он понял, что и на то место, где им предстояло жить, они тоже не взглянут, им все равно.

И пока не ударятся лбами о притолоки – не поймут, что комнаты темные и низкие, совсем не такие, что они оставили в Европе, но, возможно, те самые, в каких многие из них когда-то родились. Ударившись, они сокрушенно потирали лоб, как бы приходя в себя, но тут же снова впадали в прострацию.

Они вели себя, как люди, отягощенные жизнью да которых еще в самую последнюю минуту перед отплытием ошарашили каким-то тягостным известием. Им никак не удавалось очнуться.

Еще долго после того, как он помог им занести вещи, они сидели над ними, что-то бормоча. Может быть, они молились? Но это были самые разные люди, многие вообще свободные люди, до заносчивости эмансипированные. Были среди них высокие, красивые, в длинных пальто, прямо как князья, и обязательно седые.

Молились только хасиды,^39 ^ но они молились всегда, они шли по дороге, уткнув носы в книгу, пока он помогал грузить на подводы их скарб, и ни разу не подняли от книги глаз, даже тогда, когда блеснул на холме храм в последних отблесках солнца.

«Каким местом они делают детей?», – подумал Захар, с жалостью глядя на малышей в ермолках, во всей своей угрюмости и отрешенности – точь- в-точь копии родителей. Детей тоже предстояло развеселить.

И куда девается веселье, пока они вырастают? Неужели все отбирает

Учение?

И только представил, какие шутки предложит детям, услышал впереди себя хохот хасида, что он мог вычитать смешного в своей древней книге, не кощунственно ли так смеяться над ней.

Захару и невдомек было, что можно смеяться от восторга перед силой прозрения, заключенной в правильно расставленных словах.