Валерий Попов - Ужас победы

Богун словно подстегивал его: надо!

Во я влип. Ехал бы один – другое дело. А так – Соня с надеждой вцепилась в руку! Кир глядел строго и требовательно: ну, мол, показывай себя! Но я бы предпочел сохранить конспирацию: даже перекреститься – не поднималась рука! И никто не крестился. Во люди! Отчасти это восхищало меня.

Беременная женщина у заднего стекла вдруг заговорила и говорила уже непрерывно. Никто не перебивал ее, хотя впечатление было жуткое. Никто и не вслушивался в смысл, да смысла и не было, что-то вроде: “Закрой форточку, Валя простудится! Опять ты поздно пришел”… Мы плыли в этом ужасе, и никто не решался его прервать: казалось, от резкого движения и даже звука можем опрокинуться. Наступило полусонное успокоение: пока говорит – едем… едем, пока говорит! Туман стал вдруг оседать, лежал волнами под окнами. Или, может, это мы взлетаем? Вид как из окна самолета! Под тучами – гигантская пустота? Женщина вдруг умолкла, и по салону словно прошла волна холода. И тут же из тишины вынырнул мотор – бодро сипящий и словно бы отдохнувший!

“Молоко” было разлито абсолютно ровно, но что в нем скрывалось?

Даже в затылке водителя мне почудилась неуверенность: каких это просторов мы достигли? Не бывает – во сне даже – дорог такой ширины!.. Не дорога это!.. А что? Тем не менее мы тихо катились.

Какая-то уже апатия: будь что будет! Вдруг водитель приглушил двигатель, остановил автобус, сцепил кисти на затылке и сладко потянулся. Мы стояли.

– Что там… что еще? – понеслось по салону. И – волна счастья!

Под нашими окнами из тумана торчали кудрявые бараньи головы, похожие на маленькие завихрения тумана, готовые вот-вот рассеяться. Но они не рассеивались! Они обтекали нас с двух сторон, причем широкой полосой. А там, в отдалении, торчит голова лошади… Ровное место!

Лошадь дважды неуверенно прыгнула… Стреножена?

– Доктора!.. Есть тут доктор? – заговорили сзади.

Беременная женщина вырубилась, повесив голову.

– Откройте двери! Все из салона! Нужен воздух… или помогите вынести! – Соня уже командовала вовсю.

Когда мы подъехали к Морскому вокзалу, было уже темно – и словно огромный яркий дом опускался за горизонт: паром полчаса уже как ушел!

Поглядев ему вслед, все потянулись к вокзалу: придется тут ночевать, следующий – утром.

Но у входа в эту величественную стекляшку возникла вдруг статная женщина в форме с погончиками – и никого не пускала внутрь.

– У нас дневной вокзал, у нас не ночуют! – горделиво говорила она, будто бы звание дневного вокзала дается за выдающиеся заслуги и ей есть чем гордиться. – Я же объяснила вам! – корректно повторяла она особенно непонятливым.

“Неужто эта темная масса не может отличить дневной вокзал от ночного? – В глазах ее была скорбь. – Когда же мы воспитаемся?”

Автобус стучал мотором, но почему-то не уезжал. Я представил его ночное странствие – и не позавидовал ему.

И тут, впрочем, было несладко. Пошел дождь – сперва отдельными каплями, потом сплошной.

“Говорящая женщина”, видно не очень все понимая, полезла под протянутой рукой “стерегущей”, которой та перекрывала дверь.

– Остановитесь, гражданка, имейте же человеческое достоинство! – гордо произносила “стерегущая”, но потом, “потеряв всяческое терпение”, крикнула: – Вася же!

“Вася же” выскочил, натянул покрепче милицейскую фуражку, потом взял голову лезущей напролом женщины, резко сжал ее под мышкой, явственно что-то хрустнуло – может быть, его кость? Потом мильтон поднял руку, чуть отстранился и пихнул ее в лоб – она попятилась и безжизненно упала.

– Я говорила же вам! – торжественно произнесла дежурная, указывая на упавшую тетку как на неоспоримое доказательство собственной правоты.

– Ну вот… – проговорил кто-то рядом.

Я и сам чувствовал, что “ну вот”. Господи, если бы я не крестился, не взял бы на себя эту радостную ношу… сказал бы что-нибудь и ушел! А так… я тяжко вздохнул, нагнулся, взял с пляжа (тут все было пляжем) мокрый булыжник, поднял в руке, завел его за спину… Какой-то участок мозга работал трезво, насмешливо спрашивал: “Ну и что? И куда?.. В дежурную?.. В мильтона? Просто в стеклянную стену?” На краю плоской крыши стояли буквы “СЛАВА КПСС!”. Ну уж точно, что не туда! Но обратно его уже не положишь! А-а-а! Куда бог пошлет, как говорили мы в детстве, кидая мячик. Куда бог пошлет! Но просто так здесь стоять мне уже нельзя!

Рука мощно пошла вперед и вдруг в последний момент, почти на грани расставания с булыжником, словно наткнулась на какую-то скользкую горку и взмыла вверх – даже плечо хрустнуло: не вывихнулось ли? Булыган, взлетев, звонко вдарил по букве К в заветном слове и, упруго отскочив, пролетел над плечом дежурной и рухнул к ее ногам. Вася, опомнясь, кинулся ко мне, ухватил за волосы, собираясь и мою голову раздавить под мышкой.

– Не надо… я сам! – проговорил я быстро.

Легкая тяжесть… легкая тяжесть… – бормотал я. – Легкая тяжесть…

Откуда она взялась? Вдруг среди ночи откуда-то появились эти слова, причем без каких-либо причин или объяснений, но при этом было сразу же абсолютно понятно, что они не отвяжутся, пока я их не пристрою куда-нибудь. Такие “видения” являлись мне часто, и все они хотели, чтобы я их пристроил. Но куда их пристроить-то?

Я ж ничего не пишу! Честно! Волновался некоторое время, потом забывал. Но если честно – все помнил, хотя с легким недоуменьем: что есть они? Вот “легкая тяжесть” вдруг появилась, а у меня еще

“дым и корова” не пристроены! “На пороге нашего дома лежат дым и корова”… И что?

Я заерзал на унитазе. Хотя особо на ём не поерзаешь – чугунный.

Видимо, чтоб я не мог его разбить и осколками вскрыть себе вены.

По-видимому. По-быстрому. Удивительная какая-то бодрость – абсолютно не хочется спать, хотя обстановка вполне располагает.

Легкая тяжесть. На нижних нарах привольно похрапывает мускулистый тип в наколках. “Гера” – по бицепсу. Можно было бы ему подколоть две буквы – будет “Геракл”, но по коже писать не решаюсь – я и бумаги-то боюсь!

Легкая тяжесть… Может, ситуация моя – легкая тяжесть? Я бы не сказал: с этими буквами на крыше я, похоже, влип! И кто толкнул под руку? Кто – кто!.. Зря я, похоже, с ним связался: он играет по-крупному – а я больше по-мелкому люблю!

И вот тут пытаюсь уйти от ответственности, на нары принципиально не ложусь, ночую на унитазе. На нары лечь – значит, почти признаться в злом умысле, а так – я абсолютно ни при чем, случайно сюда зашел. Просто люблю, видите ли, на унитазе ночевать, а что такое нары – даже не понимаю. Совершенно неуместный тут оптимизм… Легкая тяжесть, легкая тяжесть… куда ж тебя деть?

Вот утро придет – будет тебе “легкая тяжесть”! Ну что ж. Считаем