Михаил Рощин - Два рассказа из прошлого

Снегурочку. Дора-Лора вдруг сказала:

– Вообще я предпочитаю, когда елочка живая, сама по себе, и чтобы только три-четыре шарика и свечи.

– Чего это! – сказала Аня. – Бедные мы, что ль, какие?..

Лора промолчала.

Потом все женщины удалились на кухню.

Директор Юс несколько раз звонил с работы: как дела?

Потом начали пустой большой стол превращать в необыкновенный корабль. Стелили плотную специальную подстилку, а уже на нее – белоснежную хрустящую скатерть. Ставили посуду – много тарелок, рюмок, ножей, вилок.

На кухне раскатывали белой скалкой белое тесто, пластали особо острым ножом рыбину с разинутой пастью и вытаращенными, словно в очках, глазами. Вазочки и салатницы наполняли огурчиками и грибами, резали особую твердую колбасу. В духовке, источающей приятный дух, жарился целый бараний бок. Когда мы хватали куски с тарелок и пихали скорей в рот, матери шлепали нас по рукам: успеете! Потом женщины носили яства с кухни на стол, всё заполняя и заполняя его.

Первыми приехали Юс с моим отцом. Они, лишь вошли в столовою, ахнули, и каждый что-то прихватил с тарелок: один – огурчик, другой

– колбаску, за что им тоже попало от хозяйки, а Аня сказала:

– Ну кто так делает?

Потом стали съезжаться гости: взрослый, да еще московский, неведомый мне мир: адмирал, комбриг, актриса, – все называли друг друга по фамилиям, и, кажется, были здесь люди с той старинной фотографии, только уже не молодые и фасонистые, а солидные, серьезные. Потом мама рассказывала: в тот вечер у Юсов был такой-то замнаркома, такой-то комбриг, поэт Симонов с женой, куривший трубку, балерина

Лепешинская, летчик Громов или Байдуков. Нарядные женщины, дыша духами, в прихожей, присев на пуфики, переобували туфли, прихорашивались перед зеркалом. Сверкали кольца, лакированные ногти.

Блестели пуговицы мундиров и брякали ордена на пиджаках.

Рассматривали нашу замечательную елку, трогали игрушки, шары.

Потянуло табачным дымом, мужчины курили на лестничной площадке, двери были раскрыты, потому что Аня и кто-то из мужчин носили от соседей стулья: своих не хватало. Из кабинета был взят шахматный столик, поставлен в сторонке – для нас, детей. Дора-Лора говорила, что мы могли бы сидеть и за общим столом, да всем не хватит места.

Какая-то дама расположилась в спальне: лежала в бархатном платье поперек кровати. Другая села у нее в ногах, водила рукой с красными ногтями по таким же красным, скрещенным туфлям лежащей. Они о чем-то говорили негромко и очень быстро. Кто-то из мужчин крутил приемник, кто-то заводил патефон. Все маялись в ожидании, нам тоже некуда было деться, мы с Вовкой стали гонять по лестнице, двери почти всех квартир были раскрыты, везде тоже теснились гости, стояли елки, играла музыка. Новый год близился, кто-то сказал, пора садиться, провожать старый, – и гости быстро расселись. Мой отец, всегда любивший шутить с женщинами, теперь провожал их под ручку каждую к своему месту, женщины игриво смеялись. Налили рюмки и выпили за уходящий год: чувствовалось, всем он чем-то не нравился, и они рады были поскорее избыть его.

У нас в стаканах был лимонад, мы тоже чокнулись, как все, выпили свою шипучку.

Наконец подошло время, Аня по знаку хозяина вышла и скоро вернулась, неся, прижав к груди, черные бутылки шампанского – они давно стояли в ванной, в холодной воде. Юс, сидевший в самом торце стола, протянул к Ане руку, и вдруг протянутая ею бутылка выскользнула, ударилась в пол. Видно было, как мелькнула в воздухе пробка, а из бутылки вылетел пенный бурун шампанского. Гости стали подставлять бокалы, мужчины быстро открывали другие бутылки и разливали вино. По радио уже били куранты. Загалдели, стали чокаться, целоваться, поздравлять друг друга. И с последним ударом кремлевских курантов вдруг раздался тревожный, лопающийся звук, и наша елка, замечательная красавица, внезапно дернулась от креста до звезды наверху, застонала и всей своей высотой, массой, всем грузом своим пошла валиться прямо на стол, на всю его длину. Длина елки и стола странным образом совпала, и елка рухнула, вырвавшись из всех своих гвоздей и тросов, колотя посуду всеми своими шарами, свечами, игрушками. Задевала лапами лица и вскинувшиеся руки гостей.

От прибитого креста до самой звезды на макушке ударилась она об весь разнаряженный стол.

То ли эта упавшая бутылка что-то нарушила, то ли тот из гостей, кто по знаку Доры-Лоры взгромоздился на стул, чиркнул спичкой и стал зажигать свечку. То ли прошедший год скопил столько отрицательного вещества, принесенного гостями из их взрослого мира.

Неизвестно. Неведомо, отчего, почему, какая сила или причина здесь сыграла, но елка рухнула, не устояла.

– Ох, плохая примета! – простонал кто-то из женщин. И на всех лицах выступило: плохая примета.

Но все с еще большим азартом стали пить, наливать, обниматься, кричать:

– С Новым годом! С новым счастьем!..

Всем хотелось загасить дурную примету, хотелось новой жизни, нового счастья в наступившем году.

Только год-то наступил 1941-й!..

1

Начать надо с дяди Саши Леонова. У отца было не так много друзей, а дядя Саша, может, самый старинный и постоянный. Когда-то, в начале

30-х, по призыву комсомола отец попал в ГПУ или милицию, в “органы”, и Саша тоже. Вместе служили. В Казани, где мы оказались, отец и маму устроил в милицию секретаршей или паспортисткой. Оттуда – одна из семейных легенд: моя первая встреча с проституткой. Менты часто ходили на облавы: воров, проституток, бродяг, беспризорных. Шли всей милицией. Мама уже была мною беременна, но по нраву своему не могла оставаться в стороне, шла тоже – в кожанке, фуражке, на боку кобура,

– сама худющая, девчонка совсем, а пузо торчком. Вот какая-то б… и обложила ее матерно: “Ах, сволочуга, и ты туда же!” – и больно пихнула в живот. Отец говорил потом: “Первая Мишкина встреча с проституткой, и дай бог, чтоб последняя!”

Случилось так, что потом с тем же Сашей их отправили в Севастополь, на флот.

У дяди Саши к тому времени была уже жена – Шура, статная, черноокая и чернобровая красавица, мама стала ее подругой. В Севастополе обе работали на почте. Там появилась у них и третья подруга – Женя, полноватая, рыжая, самая смешливая.

Как выяснилось много лет спустя, подруги работали на почте перлюстраторшами, то есть читали чужие письма, входящую и исходящую корреспонденцию: ловили для того же НКВД дурные слухи, идущие на флот из деревни, и следили, чтоб в обратную сторону не просочились никакие секреты. Все три женщины были молоденькие, смазливые, по-севастопольски хорошо одеты, причесаны, накрашены и сильно любили погулять, увлекаясь то моряками, то летчиками. Не помню, чтобы в свою компанию втягивали они отца или дядю Сашу. Мужчины, встречаясь, наоборот, старались уединиться на кухне или на балконе, и разговоры их, похоже, бывали невеселы.