Роман Солнцев - Рассказы

– Он просил никаких фотографий и никакого каменного памятника. Чтобы как у всех фронтовиков того времени.

Тетя Аля рассказала, что на семидесятилетии был, наконец, Булат, и дочери явились с мужьями.

Довольный дядя Саша покрикивал на своих зятьков, заставил поднимать двухпудовую гирю, – и чтобы непременно с неподвижным лицом.

– Жили бы в деревне – дрова бы принудил пилить, – смеялась тетя Аля.

Она вспомнила, как, оставшись без работы, неугомонный ее муж томился от скуки. Когда дети уехали, играл с утра до вечера с мужиками из соседних подъездов во дворе в домино. Щелк да щелк! "Рыба! Ура!.."

– Я вышла, стала его упрекать… с кем сидишь? Тут одни пьянчушки! А он разозлился… схватил двумя пальцами – большим и указательным – край стола и оскалился: "Хочешь, отщиплю – дам как кусочек хлеба.

Если моей пенсии мало. Только отстань!"

Потом дядю Сашу снова тряхнул инсульт. Он ослабел, не брился, оброс.

Внезапно о нем вспомнили сослуживцы мирного времени – строители и охранники, в газету хорошую статейку написали. А из редакции позвонили и попросили фотографию.

Тетя Аля быстро полистала семейный альбом, – увы, все фотографии оказались старые и мелкие. Тогда она настояла, чтобы мужа на дому сфотографировал хороший фотограф. А перед этим пригласила парикмахера Карла Ивановича из соседнего подъезда.

Тот, балагуря (рассказывал про своих многочисленных внучек), намылил старику лицо и махом – заодно – сбрил ему усы.

Когда юбиляр глянул в зеркало и увидел, что "ворошиловских усов" больше нет, он застонал:

– Что ты наделал, парень?! Я не буду без усов фотографироваться!

Тетя Аля воскликнула, пытаясь его развеселить:

– Господи, кто это?! Ты без усов такой молодой! Твои усы мне надоели, как мыши!.

– Что, что ты сказала?!

– Тише, тише… я пошутила…

– Я сказал, не буду без усов!

Карл Иванович, по кличке Карл Маркс, растерялся.

– Ну, давайте я вам приклею обратно… они подержатся…

– Что?! Что?! – зарычал, краснея, дядя Саша.

Тетя Аля миролюбиво предложила:

– Милый Шаех, ну, давай сажей намажу… помнишь, в юности в театр играли… ты мазался…

Дядя Саша в ответ на это предложение зарыдал, как ребенок.

– Нет! Без усов не буду!.. Не буду!..

– Хорошо, хорошо, багерем (дорогой), – согласилась тетя Аля и договорилась с фотографом, что он снимет ее мужа на фотокарточку через неделю. – У него быстро растет волос, – улыбнулась она. – А лишние я сама уберу.

– Вот это другое дело, – оттаял, наконец, и дядя Саша. Хрипло дыша, он закрыл глаза. – Подождем неделю. Когда-то в школе ждал больше…

В эту ночь тетя Аля вдруг проснулась в половине четвертого, подошла к мужу и, испуганная бледностью его лица, закричала:

– Шаех!.. милый мой!.. Ты умираешь?!

– Еще нет, – пробормотал ее муж. И ей даже почудилась тень усмешки на желтом лице.

– Держись! Мы будем жить! – воскликнула жена. – Тебе дать валерьянки?

Муж не ответил. Он смотрел в потолок, словно там видел что-то очень важное для него.

Там в горящей лампочке жужжал раскаленный волосок. Тетя Аля тоже внимательно посмотрела туда, а потом оглянулась на мужа и вдруг поняла, что он уже умер…

– Я упала на пол… – рассказывала тетя Аля. – Очнулась – было уже светло…

Повесив венок из живых цветов на звезду над могилкой дяди Саши, я вернулся в родные края, где еще жива, слава Богу, моя мать.

Дожидаясь в райцентре автобуса в деревню, забрел в тир. Он располагался на том же месте, в том же дощатом вагончике.

На распахнутой двери, как и век назад, щурился нарисованный глаз: в красных веках узкий эллипс с черной точкой зрачка. Какой-то дядька стрелял по мишеням и все время мазал.

– Дайте мне, – попросил я.

Старый, в морщинах, как кожаный мешочек, хозяин тира, кажется, узнал меня. Долго всматривался в лицо, поздоровался.

– А-а-а. А где наш ворошиловский стрелок?

– На соревнованиях, – ответил я. – Дайте-ка пяток пуль, я тоже теперь умею.

Он улыбнулся, пошарил в ящике стола, почему-то рука его там несколько задержалась, – и выдал, наконец, свинцовые пульки, и я начал стрелять.

В козлика… в зайчика… что такое? В тигра, крокодила… щелк, щелк еще раз!

Да что такое?! Все мимо.

– Ну-ка еще штуки три! – разозлился я.

Заплатив, протянул ладонь.

– Держи, конечно, – с сердобольным видом сказал "тирщик" и подал мне еще три пульки. Но теперь из другого ящика.

Я внимательно оглядел их. Эти были целые.

Я выстрелил – не попал. Но понял – сейчас я сам виноват, поторопился. И мысленно налив железом руки, я щелкнул по тигру, – жестяной тигр перевернулся, щелкнул по орлу, – орел перевернулся. За себя и за дядю Сашу. Пока хватит.

– Совсем другое дело! – одобрительно буркнул "тирщик".

Я посмотрел внутрь его глаз и понял. И простил.

У каждого свой промысел, пусть обманывает, если хочет. Когда-нибудь схватится за голову.

Конечно, он пустой человек – без усов. Я кивнул и пошел прочь.

/

Памяти Евгения Колобова

/

Этот скрипач появился в Красноярске лет двадцать назад. Тогда, на исходе советской власти, он играл на детских утренниках мелодии, полюбившиеся детворе, – из кинофильмов про Электроника и Буратино.

Играл он, слегка раскачиваясь и блаженно зажмурив глаза, порою резко дергая смычком. Был он лыс, невзрачен, с криво замкнутым ртом, в котором прятал неровные зубы. Впрочем, он всегда одевался нарядно – в малиновый пиджак или синюю блузу, с розовым шарфиком на шее, в широких брюках со сверкающими лампасами то ли зеленого, то ли огненного цвета, это с какого угла посмотреть.

Я не знал, с кем он дружит, где живет, видел его пару раз в театре, где мои друзья актеры как раз и устраивали воскресные концерты для школьников. Платили музыканту сущие копейки, но он и за это суетливо и подолгу каждый раз благодарил. Мне сказали, что зовут его Сашка. Я удивился – человеку за сорок, и какой же он Сашка? Меня уверили, что именно Сашка, что он сам просит называть его таким детским именем, и более того – у него в паспорте будто бы так и записано: Сашка

Гуренко. Отчество, кажется, Николаевич.

А потом этот странный человек на какое-то время исчез. Поговаривали, что уехал в Израиль… но, кажется, он не еврей? Скорее, украинских или польских кровей. Не из сосланных ли? Спросить было не у кого. А почему я вспомнил о нем – увидел по телевидению короткий сюжет про первых бродячих музыкантов Москвы (раньше играть в переходах запрещалось), и мне почудилось, что скрипач с рыжими лохмами и нахально выставленными зубами и есть тот самый Сашка. Только ведь он был, помнится, лыс? Кто же сбривает такие роскошные волосы? Мне в голову не пришло (деревня!), что мужчина может носить парик. В мелькнувшем сюжете музыкант, сладострастно оскалясь и раскачиваясь, как именно наш Сашка, играл незнакомые, но очень симпатичные мелодии. И на вопрос тележурналиста, что же он исполняет, с вызовом ответил: