Евгений Чижов - Темное прошлое человека будущего

Наконец раздался телефонный звонок, восстанавливая распавшиеся было связи, удерживающие этот мир и меня в нем. Звонила Ирина, чтобы сказать, что мы можем встретиться вечером.

В тот вечер я первый и единственный раз побывал в некричевой квартире после ремонта. Дверной замок остался прежним, и бывший у меня ключ подходил к нему, как и раньше. Ирина сказала, что

Гурий собирается ставить железную дверь и тогда уже вместе с дверью менять замок, – зато самой квартиры стало не узнать: если б меня привели сюда с закрытыми глазами, я никогда бы не догадался, что это та самая квартира, где я уже был трижды.

Новый сияющий паркет под ногами, по которому хотелось кататься, как по льду, венецианские зеркала, японская аппаратура, арктической белизны американская сантехника… Модная итальянская мебель выглядела слегка растерянной в больших комнатах. Кажется, даже ветер, шевеливший занавеску в приоткрытом окне, залетал сюда не с улицы Горького, а откуда-нибудь из южной Франции. И главное, от прошлой обстановки не осталось и следа, изумление старых стен довоенного дома было скрыто под голландскими моющимися обоями, квартира смотрелась так, будто всегда была такой. Из всех вещей, бывших здесь при

Некриче, я нашел только оставленную Лепнинским и по неясным причинам сохраненную Гурием модель краснозвездного бомбардировщика, распластавшего крылья над хрупким журнальным столиком и казавшегося в новом окружении одиноким, как белая ворона.

Зато в бывшем кабинете отца Некрича находился настоящий склад старья – сюда сносил Гурий свои коллекционные трофеи. Дверь еле открывалась, заставленная стиральной машиной " Вятка ". Мешки с одеждой были свалены кучей, целые ящики с обувью громоздились друг на друга. Очевидно, все усилия Гурия уходили на приобретение новых старых вещей – на то, чтобы разобрать их, времени уже не оставалось. Сильный нафталинный запах шел из кабинета. Ирина с демонстративной брезгливостью закрыла туда дверь.

Пока я ходил, осматриваясь, по комнате, где когда-то мы вчетвером, Некрич, я и две девушки, сидели за круглым столом под темной люстрой – теперь в это трудно было поверить, – Ирина следила за мной с дивана, угрюмо грызя заусенец на пальце. Когда глаза наши встретились, показалось, что все это время я разглядывал новую обстановку на самом деле только для того, чтобы избежать этой встречи.

Она устроилась на диване так, что поднятая рука лежала локтем на спинке, одно плечо было выше другого и перекашивало вырез платья, открывавший кусок шрама под ключицей. Я множество раз разглядывал этот шрам и досконально изучил его, но теперь – оттого ли, что раньше я всегда видел его лишь на голом теле, или потому, что сейчас он выступал из выреза только наполовину, – он показался мне необыкновенно и по-новому притягательным. " У тебя на шее, Катя, шрам не зажил от ножа… " Словно почувствовав мой взгляд, Ирина повела шеей так, точно ей было неудобно и скучно между плеч, и от этого движения шрам открылся еще немного…

– Ты говоришь, Гурий не придет раньше девяти?

– Не должен…

– Значит, у нас еще час в запасе.

Вслед за платьем она сняла с руки часы и положила их на стол циферблатом вниз.

– Куда ты будешь меня прятать, если он сейчас вдруг явится? Под кровать?

– Я не успею тебя спрятать, – ответила Ирина совершенно серьезно.

– А это возможно? Может случиться, что он придет раньше времени?

– Конечно, возможно. Все возможно. – Она обняла и привлекла к себе мою голову, как бы утешая: не беспокойся зря, будет лишь то, что будет. И затем уже только шептала мне на ухо: – Не спеши, не спеши, не спеши…

А когда все кончилось и я протянул руку за часами на стуле,

Ирина сделала непроизвольное движение, чтобы остановить ее, даже схватила меня за запястье, но сразу же отпустила. И все-таки я успел понять: в глубине души Ирина хотела, чтобы я забыл о времени, Гурий вернулся и застал нас. Может быть, даже не отдавая себе в этом отчета, она стремилась к вскрытию ситуации, к скандалу, к поножовщине – это был ее способ обнажения истины.

Это разрушительное стремление боролось в ней с ее природной хитростью, умением устраивать жизнь, и исход борьбы зависел только от случая. Я почувствовал себя разменной фигурой в ее отношениях с Гурием, которой она, недолго думая, могла бы пожертвовать.

– Может, еще раз? – безразличным голосом спросила она, глядя на меня из глубины полуприкрытых глаз – из глубины ожидания.

Но ее тело рядом со мной было уже снова привычным и насквозь знакомым, вся его география, все шрамы и родимые пятна были известны мне наизусть и оставались неизменными, если не считать пары полученных от Гурия новых синяков, возникших на коже, как поднявшиеся со дна на поверхность моря острова. Грустная, слегка припахивающая поЂтом простота этого тела вызывала только жалость и легкую досаду: ради чего здесь было рисковать? Я поцеловал ее и стал одеваться. На пороге протянул руку, чтобы погладить ее на прощание, но Ирина отстранилась:

– Не нужно… Не трогай моих волос. Мне сегодня весь день кажется, что они мне чужие… Словно они мертвые.

Ладно, пусть я для нее только разменная фигура в отношениях с

Гурием, утешал я себя, но ведь и он наверняка разменная фигура в отношениях с кем-то еще, например с Некричем, а тот, в свою очередь, с кем-то (с чем-то?), что важнее для Ирины всех нас, вместе взятых, – с судьбой? С самой собою? Или Некрич в своем новом статусе безвременно усопшего, каковым она его по-прежнему считала, выйдя за пределы человеческих измерений, стал для нее окончательной инстанцией?

Вспоминая его, мы говорили с Ириной о разных людях: я о Некриче живом, она об убитом. Умерший, он был причислен ею к лику святых и состоял теперь из чистого, ничем не замутненного сияния.

Поэтому, когда я сказал однажды, что он убегал не только и не столько от Гурия с Лепнинским, сколько от самого себя, она сразу же восприняла это в штыки.

– И тем не менее это так, – настаивал я.- Самым страшным для

Некрича было бы равенство самому себе, полное совпадение с собой. Поэтому бегство было его постоянным занятием. Если б не история с продажей квартиры, случилось бы что-нибудь другое с тем же результатом. Он нашел бы иной способ увлечь за собой преследователей, идущих по его следам, подбирая отброшенные им личины (говоря о преследователях, я имел здесь в виду не одних

Лепнинского и Гурия, но и в первую очередь самого себя). Но, пока он не равен себе, он неуловим, потому что ловят всегда другого, а не его.

Я так увлекся, что даже не заметил, как из прошлого времени перешел в настоящее, но Ирина, разгневанная моими словами, которые, вряд ли поняв их до конца, восприняла как покушение на хранящийся в ее памяти нетленный образ Некрича, не обратила внимания на такую мелочь.