Азиза Ахмедова - Апшеронская баллада

— Ну мама… Это же правда смешно. Сегодня каждый первоклассник знает, что луна изрыта следами лунохода… На ней побывали и вернулись люди. Ты не обижайся — век НТР…

Что ж… Может быть, он прав — смешно… Но я и теперь с благоговением и трепетом слушаю «Лунную сонату», когда никого нет дома…

…Почему-то мне часто снился один и тот же сон. Я видела нашу дачу в мареве полуденного солнца — как будто издалека видела. Укутав лицо платком, бабушка достает из горячего тендира пышущие жаром лепешки. Даже запах поджаристого хлеба чувствовала во сне. Я просыпалась, долго ворочалась и все не могла уснуть — меня мучил голод.

— Что с тобой, дочка? — спрашивала мама.

— Я хочу на дачу, — слезы сами начинали капать из глаз. — Я хочу, чтоб были дедушка и бабушка. Чтоб в тендире горели угли. И бабушка вытаскивала вкусные лепешки. Много хлеба… Я бы дарила его людям на день рождения, на праздники… Как цветы. И все бы радовались… Мама, когда умрет война? Не слышишь, мама?

— Слышу. — В ее голосе тоскливая усталость. — Спи. Ты уже взрослая. Уже не та девочка, что бегала по даче, ловила бабочек. Ты моя помощница. Подружка. А та маленькая, беззаботная Севиндж осталась там… на даче. Где бабушка пекла тебе лепешки. Спи. Завтра я разбужу тебя очень рано. Поедем вместе… Война кончится, дочка. Обязательно кончится. Только надо немножко подождать, потерпеть… Спи, ласточка.

И вот этот день пришел…

Я запомнила его во всех деталях, от цвета неба, запаха весеннего дождя до заплаканных, счастливых лиц встречных… Я возвращалась из школы. Был полдень. Обычный солнечный полдень. Люди бежали, спешили, теснились у репродуктора, установленного на площади Азнефти. Я увидела, как обнимаются совсем незнакомые, как останавливаются трамваи и машины, как подбрасывают в воздух, ловят и снова подбрасывают какого-то солдата…

Война кончилась. Не было больше войны…

Над логовом фашистов, над рейхстагом, подняли красное советское знамя. Знамя моей Родины.

Размахивая сумкой, я побежала домой.

— Война кончилась! Кончилась война! — кричала я громко.

Вбежала во Двор, закружилась в танце, горланя до хрипоты.

— Война кончилась! Войны нет! — пела я. И вдруг остановилась, встретившись с глазами Зумруд-нэнэ, она перестала вязать, сгорбленные плечи ее выпрямились, словно она сбросила с себя тяжелый груз, который до сих пор пригибал ее к земле.

— Кто тебе сказал об этом? — спросила она.

— Бабушка, радио сказало! Кончилась война! Нет больше войны!

Зумруд-нэнэ подняла руки к небу, как в молитве, забормотала что-то, потом крепко обняла меня.

— Слава богу… Спасибо тебе за хорошую весть, дитя. — Она вдруг встрепенулась, и выражение недоверия прогнало улыбку с ее лица. — В самом деле кончилась? Не шутишь над старухой? Поклянись хлебом.

— Клянусь, бабушка. Радио сообщило!

Подобрав юбки, Зумруд-нэнэ вперевалочку, как вспугнутая утка, заспешила стучать в двери всех квартир нашего двора.

Я знала, мамы дома нет, она была на работе. И дом наш был пустой. Но я все равно ворвалась в квартиру, как будто меня кто-то ждал в пустых комнатах. Мне так хотелось говорить, кричать, без конца повторять эти удивительные слова. Я подошла к фото дедушки в тяжелой деревянной рамке и сказала:

— Дедушка, кончилась война! Слышишь? Поздравляю тебя, дедушка!

Потом я обратилась к портрету бабушки. Она, как всегда, смотрела со стены строго, поджав суховатый рот. И мне показалось, что что-то сверкнуло в ее огромных черных глазах… А вот и папа. Он в светлом костюме, галстуке, как будто собрался на праздник.

— Поздравляю тебя, папа, с Днем Победы! Ты погиб, чтоб этот день пришел.

Я ждала. Мне казалось, что вот сейчас, в этот необыкновенный день, случится чудо, и отец ответит, подаст какой-то знак… Но он молчал. И только в уголках губ притаилась улыбка, добрая папина улыбка…

Я с нетерпением ожидала маму, чтобы поздравить ее, представляла, какое у нее будет при этом лицо, что она станет делать. А вдруг она станет такой, какой была до войны, — спокойной, светлой, с теплыми, все понимающими глазами, и увядшие в горшочках цветы — нам было не до них в тяжелые годы вновь расцветут под ее руками…

Между тем во дворе нарастал шум, как будто там затевалась свадьба. Зумруд-нэнэ во всю мощь включила радио. Громко звучала веселая музыка.

Кончилась война. Но голод, боль еще долго будут мучить людей. Кончилась война. Но только не для почтальона — она еще долго будет бесшумно ходить по дворам и, словно испытывая вину, не здороваясь, не глядя на людей, разносить вести о смерти близких. И тогда радостные, светлые дни будут взрываться отчаянными криками, плачем овдовевших женщин.

Кончилась война. Но многим еще долго придется ждать возвращения отцов, мужей, сыновей. Некоторые из них никогда не вернутся с войны. И в сердцах людей будут кровоточить раны до конца жизни.

Кончилась война. Но она долго будет напоминать о себе изуродованными, покалеченными людьми — стуком костылей, обожженными лицами, слепыми… Они могли бы сеять хлеб, растить солнечные грозди винограда, добывать нефть, строить дома, учить детей.

Кончилась война. Но с каждым погибшим человеком оборвалось что-то в мире — осталась недопетой песня, неоконченной — книга, неосуществленным открытие…

Наконец пришла и мама с работы. Я бросилась к ней навстречу. Она обняла меня, и мы долго так стояли.

Мама и по сей день живет в нашем старом доме. Всякий раз, когда я прошу ее переехать ко мне, где ей будет не так одиноко среди внуков, она пожимает хрупкими плечами и отвечает одно и то же:

— Нет, дочка, я останусь здесь. Я пришла сюда невестой, отсюда вынесут мой труп.

Теперь и у меня есть внучка, а мамина правнучка. Я очень люблю оставаться вдвоем с малышкой — это такая радость для меня. Иногда возьму ее на руки, прижму к сердцу и хожу по комнатам, удивленно поглядывая в зеркало: «Неужели я уже бабушка? Я бабушка! А мне ведь пятидесяти нет».

— Ты о чем-то задумалась, мама… Еще уронишь, — говорит сын мягко, стараясь не обидеть меня.

А я и не обижаюсь. Он — отец! И нет у него ничего дороже этого несмышленыша.

Никогда не забуду, как много лет назад отец что-то мастерил во дворе под солнцем. Он так увлекся, что не чувствовал жары. Мой дедушка — папин отец, то и дело окликал его:

— Иди домой, ты же видишь, как печет. Отдохни! Станет прохладней, закончишь.

— Нет, нет, еще немножечко.

— Слушай, солнечный удар может случиться.

Дедушка долго настаивал, а отцу все нипочем. Тогда дедушка взял меня за руку, вывел во двор и стал, не говоря ни слова, спокойно следить за работой отца. Солнце пекло нещадно. Я вспотела, по спине побежали струйки пота. Земля горела под ногами, казалось, в песке можно яйцо испечь. Я то и дело поджимала ноги, то одну, то другую — словно на раскаленной сковороде стояла. Я даже хныкать стала. Отец поднял голову и с недоумением оглядел меня, деда.