Амели Нотомб - Преступление

Мужчины мне откровенно завидовали: «Ваша жизнь проходит в обществе самых прекрасных и недоступных девушек планеты. Как бы мне хотелось быть на вашем месте!» Идиоты. Во-первых, никто из них не согласился бы заплатить ту цену, что заплатил я, – быть безобразным как жаба. А во-вторых, когда живешь рядом с «самыми прекрасными и недоступными девушками планеты», к прискорбию своему, обнаруживаешь, что они не так уж прекрасны и отнюдь не недоступны. Я бы сказал даже, до того доступны, что это порой вызывает отвращение.

Было ли это сродни увлечению красавиц японок борцами сумо? Топ-модели не давали мне проходу, я подвергался самым настоящим сексуальным домогательствам.

Во время показов мод за кулисами они как ни е чем не бывало раздевались при мне без тени стыда.

Но если бы только это. Коль скоро я уже видел их в чем мать родила, они демонстрировали мне свою наготу под самыми легкомысленными предлогами:

– Квазимодо, посмотри на мою татуировку!

– Она у тебя на животе. Обязательно совать мне под нос свои груди?

– Да ты их знаешь как облупленные, Тартюф!

– Тем более лучше прячь их от меня.

– Почему? Они тебя смущают?

– Нет, меня уже от них тошнит.

На самом-то деле недоступным был я, а для них это стало азартной игрой: кто раньше всех со мной переспит?

Самая бесстыжая из всех, Франческа Верниенко, ухитрилась пригласить меня поужинать однажды вечером, когда я, устав держать оборону, не сумел дать ей достаточно энергичный отпор. Это было в Монреале, но ресторан, по логике космополитизма, моя спутница выбрала японский.

Франческа, пышнотелая брюнетка, очень кичилась своим происхождением от русского отца и матери-итальянки. Она была, как и все ее товарки, во многом славной девушкой. Увы, за ней водилась слабость к спиртному, которое действовало на нее, мягко говоря, не лучшим образом.

Помню, как она на одной вечеринке в Йоханнесбурге, перебрав джина, повторила, точно заевшая пластинка: «Люблю цветы, не люблю деревья»– А четыре часа спустя, лежа под столом, мычала: «Люблю деревья, не люблю цветы».

В тот вечер, когда мы ужинали наедине, она соблюдала меру, по крайней мере поначалу. Кухня Страны восходящего солнца в Монреале была безупречна, вот только порции подавались не японские, а рассчитанные на квебекских лесорубов: суши были величиной со сдобные булки.

– Не давай мне пить слишком много саке, – предупредила Франческа.

– Боишься опять удариться в ботанику?

– Больше боюсь описаться. В прошлый раз со мной так и случилось. Саке действует как мочегонное.

«Какая пикантная попытка обольщения», – подумал я.

Франческа сразу пошла напролом:

– В твоей жизни есть женщина?

Я задумался: есть ли Этель в моей жизни? Я к ней даже ни разу не прикоснулся. Начиная с какой стадии близости можно считать, что женщина вошла в вашу жизнь? Да и женщина ли Этель? Нет, она – ангел-хранитель, «муза и мадонна», о которых говорил Бодлер. С тех пор, как я работал в мире моды, слово «женщина» казалось мне непристойным. И потом, Этель не могла быть «в моей жизни», потому что она и была моя жизнь. Так что я ответил:

– Нет.

– Долго же ты думал! Ты предпочитаешь мужчин?

Я расхохотался:

– По-твоему, я похож на гея?

– Ты не похож ни на гея, ни на гетеросексуала, бедный мой Квазимодо.

Почему же тогда ты хочешь со мной переспать?

Она гоготнула:

– Хочу выиграть пари.

– Брось, Франческа. Здесь некого удивлять. Мы с тобой одни, ты можешь позволить себе не кривить душой. Тебе не кажется, что ваше пари – дурь?

– Нет.

– Переспать с человеком, который вам омерзителен, только ради того, чтобы отличиться, – ну не идиотизм ли это?

– Не только чтобы отличиться. Уж скорее потому, что ты омерзителен. Так бывает: что-то до того противно, что начинаешь этого до смерти хотеть. Я говорила с девочками, все такое испытывали. Это начинается в детстве, когда смотришь на раздавленную собаку на дороге и не можешь оторваться. Говорят, ничего нездорового в этом нет. Называется «тяготение-отталкивание», нормальное явление.

– Угу. Только Приберегите вашу нормальность для кого-нибудь другого.

– Почему? Какие у тебя проблемы?

– У меня? Проблемы-то как раз не у меня, Франческа.

– Если четыре самые популярные в мире топ-модели сами тебе себя предлагают, а ты упираешься, я бы назвала это проблемами.

– Если девушка не представляет себе, что ее могут не хотеть, я бы назвал это нарциссической нимфоманией.

– А ты нас не хочешь?

– Не хочу.

– Не может быть!

– Ты не в моем вкусе.

А кто в твоем вкусе? Уродины? Похожие на тебя?

– Нет. В моем вкусе неземная красота.

– А кто ж, по-твоему, перед тобой, балда?

– Роскошное растение, и оно не в моем вкусе.

– Чего же тебе надо?

– Неземного.

– Хамская ты рожа, ты на себя в зеркало смотрел?

– Речь не об этом. Я безумно влюблен.

Она сразу смягчилась:

– Так бы сразу и сказал. Зачем же ты соврал, когда я спросила, есть ли в твоей жизни женщина?

– Мне не хотелось говорить с тобой о ней.

– Что в ней есть такого, чего нет у меня? – смеясь, поинтересовалась она.

– Бычьи рога.

– Ты что, мазохист?

– Нет, эстет.

– А она снимает рога, когда ты с ней спишь?

– Я никогда с ней не спая.

– Надо же, какой ты декадент!

Я усмехнулся:

– Я никогда не прикасался к ней и даже не целовал.

– Она не хотела?

– Я не говорил ей, что я ее люблю.

– Почему?

– Не хочу, чтобы она это знала.

– Ты ей скажешь когда-нибудь?

– Надеюсь, что нет.

– Ты никогда не ляжешь с ней в постель, я правильно поняла?

– Ты правильно поняла.

Ясно. Тогда что тебе мешает переспать со мной?

Я чуть не упал со стула.

– Разве это причина, чтобы спать с тобой?

– Да.

– Логика.

– Должен же ты с кем-то спать, разве нет?

– Нет. С какой стати?

– Ну, все же трахаются.

– А я нет.

– Но у тебя это хоть когда-нибудь было?

– Нет.

Франческа поперхнулась и выплюнула кусок засахаренного имбиря.

– Как? Ты девственник?

– Да.

– В двадцать девять лет? Сколько же времен и ты ее любишь, ту девушку?

– Полгода.

– А до нее ты кого-нибудь любил?

– Нет.

– Что же тогда тебе мешало с кем-нибудь спать?

– Сам толком не знаю.

– Девушки тебя не хотели?

– Откуда мне знать, я им не предлагал.

– Ты даже ни разу не ходил к проститутке?

– Ни разу.

– Да? Может быть, твоя вера запрещает это дело?

– Нет у меня никакой веры.

– Но надо что-то делать, Квазимодо! Не можешь же ты оставаться девственником.

– Почему?

– Ты должен хотя бы знать, чего себя лишаешь! Ведь это самое большое удовольствие в жизни.

– Я тоже так считаю.

– Почему же в таком случае держишь себя в узде?

– Я слишком многого от этого жду.