Никос Казандзакис - Я, грек Зорба

Зорба подмигнул мне и наклонился.

— Я тебе кое-что принесла сегодня, — прошептала ему будущая супруга, сунув свой маленький язычок в большое волосатое ухо. Она вытащила из-за корсажа носовой платок с завязанным уголком и протянула его Зорбе. Тот двумя пальцами взял маленький платок и положил его на правое колено, затем, повернувшись к двери, стал смотреть на море.

— Ты не развяжешь узелок, Зорба? — спросила она. — Я вижу, что ты совсем не торопишься!

— Позволь мне сначала выпить свой кофе и выкурить сигарету, — ответил он. — Я его уже развязал и знаю, что там.

— Развяжи узел, развяжи! — умоляла соблазнительница.

— Говорю же, сначала выкурю сигарету. — Он бросил на меня тяжелый укоризненный взгляд: «Все это из-за тебя!»

Зорба курил и, медленно выпуская дым из ноздрей, продолжал смотреть на море.

— Завтра будет сирокко, — сказал он. — Погода изменится. Деревья набухнут, груди молодых девушек тоже, им не удержаться больше в корсажах. Плутовка весна, приди же, дьявольская выдумка!

Старый грек замолчал, затем через минуту продолжил:

— Все, что есть в этом мире хорошего, — это выдумки дьявола: красивые женщины, весна, жареный поросенок, вино. А вот Господь Бог сотворил монахов, посты, настой ромашки и безобразных женщин, черт возьми!

Говоря это, он бросил свирепый взгляд на бедную мадам Гортензию, которая слушала его, съежившись в углу.

— Зорба! Зорба! — молила она.

Но он закурил новую сигарету и вновь стал смотреть на море.

— Весной сатана царствует. Развязываются пояса, расстегиваются корсажи, старухи вздыхают… Эх, мадам Бубулина, прочь руки!

— Зорба! Зорба! — снова взмолилась бедная женщина. Она наклонилась, взяла маленький носовой платок и вложила Зорбе в руку. Тогда он бросил свою сигарету, схватил узелок и развязал его.

— Что это такое, мадам Бубулина? — спросил он с отвращением.

— Кольца, маленькие кольца, мое сокровище. Обручальные кольца, — судорожно шептала старая соблазнительница. — Свидетель есть, ночь прекрасна, Господь Бог смотрит на нас… Поженимся, мой Зорба!

Зорба смотрел то на меня, то на мадам Гортензию, то на кольца. Казалось, у него в груди безуспешно боролись между собой множество чертей. Несчастная в ужасе смотрела на него.

— Мой Зорба! Мой Зорба! — ворковала она.

Я вытянулся на своей постели и ждал. Перед ним открыты все пути, какой же выберет Зорба? Зорба вдруг тряхнул головой. Он принял решение, лицо его озарилось. Хлопнув в ладоши, он поднялся рывком.

— Выйдем! — воскликнул он. — Выйдем к звездам, чтобы сам Господь Бог нас увидел! Пойдем, возьми кольца, ты умеешь читать псалмы?

— Нет, — ответил я, забавляясь. Ну, неважно, я уже спрыгнул на пол и помог доброй женщине подняться.

— Я-то умею. Забыл тебе сказать, что ребенком пел в церковном хоре; я сопровождал попа на свадьбах, крестинах, похоронах и выучил церковные песнопения наизусть. Идем, моя Бубулина, идем, моя курочка, подними паруса, мой французский фрегат, и встань справа от меня! Из всех бесов Зорбы верх одержал добросердечный бес-весельчак. Мой товарищ сжалился над старой певицей, сердце его разрывалось при виде ее увядших глаз с таким беспокойством глядевших на него.

— К черту, — пробормотал он, решаясь, — я еще могу дать радость женщине, вперед!

Взяв под руку мадам Гортензию, Зорба устремился на берег, передал мне кольца, повернулся к морю и затянул молитву: «Благословен будь наш Господь во веки веков, аминь!»

Потом старый хитрец обратился ко мне:

— Вот, смотри, хозяин. Когда я крикну: «Ой-е! Ой-е!» передашь нам кольца. Он снова заревел своим грубым ослиным голосом:

— За раба божьего Алексиса и рабыню его Гортензию, жениха и невесту, за их спасение, помолим Всевышнего!

— Слава Господу! Слава Господу! — пел я, с трудом сдерживая смех и слезы.

— В молитве есть еще слова, — сказал Зорба, — но пусть меня повесят, если я их вспомню! Однако перейдем к делу. — Жених подпрыгнул и крикнул, протягивая мне свою лапищу:

— Ой-е! Ой-е!

— Дай и ты свою ручонку, дама моего сердца, — сказал Зорба невесте. Та протянула изъеденную стиркой, дрожащую руку. Я надел им кольца, в то время как Зорба неистово, словно дервиш, заклинал: «Раб божий Алексис соединяется в браке с рабой божьей Гортензией во имя Отца и Сына, и Святаго Духа, аминь! Раба божия Гортензия соединяется в браке с рабом божьим Алексисом…»

— Ну вот, теперь все кончено! Иди сюда, моя курочка, я поцелую тебя первым в твоей жизни законным поцелуем!

Но мадам Гортензия рухнула на землю. Она сжимала ноги Зорбы и плакала. Жених с состраданием покачал головой.

— Бедная женщина! — прошептал он.

Мадам Гортензия встала, оправила юбки и раскрыла объятия.

— Нет! Нет! — вскричал Зорба. — Сегодня святой вторник, будь умницей! Сейчас пост!

— Зорба мой… — шептала она в изнеможении.

— Потерпи, моя хорошая, подожди до Пасхи, вот тогда поедим мясного. И похристосуемся крашеными яичками. Теперь же тебе пора возвращаться домой. Что скажут люди, увидев, что ты в такое позднее время на улице!

Взгляд Бубулины умолял его.

— Нет! Нет! — Зорба был непреклонен. — До Пасхи! Пойдем с нами, хозяин.

Он прошептал мне на ухо:

— Не оставляй нас одних, ради самого Господа Бога! Я сейчас совсем не в форме.

Мы пошли по дороге в деревню. В небе сияли звезды, пахло морем, где-то кричали ночные птицы. Старая русалка покорно тащилась, повиснув на руке Зорбы, грустная и счастливая. Наконец-то она бросила якорь в столь желанном порту. Всю жизнь она пела, распутничала, высмеивала порядочных женщин, но никогда не была счастлива. Проходя по улицам Александрии, Бейрута, Константинополя, надушенная, намазанная, одетая в кричащие наряды, она видела женщин, кормящих младенцев. Грудь ее покрывалась мурашками, набухала, соски напрягались, подстерегая маленький детский ротик. «Замуж, замуж, иметь ребенка…» — вздыхая, мечтала эта женщина всю свою долгую жизнь. Но ни одной живой душе не раскрывала она своих страданий. А теперь, слава Богу! Хоть и поздновато, но лучше поздно, чем никогда: потрепанная волнами, потерявшая управление, она входила в столь желанный порт.

Время от времени она поднимала глаза и украдкой смотрела на огромного верзилу, который шел рядом. «Это, конечно, не богатый паша, — думала она, — в феске с золотой кистью, это не прекрасный сын бея, но это лучше, чем ничего. Будь благословен Господь! Он будем моим мужем, моим настоящим мужем».

Зорба тащил ее на себе, торопясь быстрее прийти в деревню и избавиться от нее. Несчастная спотыкалась о камни, ногти на больших пальцах были сбиты, мозоли причиняли ей боль, но она молчала. Зачем говорить? Зачем жаловаться? В конце концов все хорошо!

Мы прошли смоковницу и сад вдовы. Вот и первые дома. Мы остановились.