Рубен Гальего - Я сижу на берегу

– Ну как, понравилось мясо?

– Понравилось, спасибо.

– Значит, ты собачатину любишь?

– Так это собака была?

Зэк засмеялся. Зэк смеялся в полный голос, скаля металлические фиксы. Смеялись все, смеялась вся палата. Смеялись от радости за Мишу и от удачной шутки одновременно. Кто–то отчаянно лаял.

Миша не смеялся. Миша спросил холодно и серьезно:

– Еще есть?

– Что «еще»? – не понял зэк.

– Мясо еще осталось? Когда собаку привели? Или съели уже все?

Зэк странно смотрел на странного мальчика.

– Собаку сегодня привели. Мяса много. Так ты ел собаку до этого?

– Нет, – снисходительно усмехнулся Миша. – Не ел. Но приблизительно представлял, куда меня отвезут.

– И откуда ты такой взялся?

– Из детдома.

– Мяса мне не жалко. Сейчас еще дам. Может, ты и водки выпьешь?

– Выпью.

Зэк налил водки на дно стакана, одной рукой приподнял Мишину голову над подушкой, другой потихоньку влил водку в раскрытый рот. Подождал, пока Миша проглотит жидкость, дал закусить. Смотрел на мальчика, как на загадочную зверушку.

– Ну что, пошла? – спросил участливо.

– Пошла, – весело ответил Миша. – Куда она денется?

Зэк нахмурился. Зэк не понимал.

Спросил зло, спросил грубо, спросил, как отрезал.

– За что тебя?

Миша рассказал.

Зэк нахмурился, зэк сосредоточенно думал.

– Значит, ты, гаденыш, голову мыл, сигареты покупал и директора козлом обозвал? Ты, получается, как все мы – зэк?

– Получается.

– Во что менты, суки, вытворяют. Уже и до детей добрались.

– Это не менты, это воспитатели.

– Заткнись. Я лучше знаю. Менты – они и есть менты.

Развернулся на тележке. Обвел глазами коллектив.

– Так. Пацан – наш. Собачатину жрет, водку пьет. Срок тянет ни за что. Умереть не дадим. Кто тронет или слово скажет – убью. Все поняли?

Никто не спорил. Все поняли. Сказал – убьет, значит – убьет.

Я – счастливый человек. Мне повезло. Я живу в Новочеркасском доме для престарелых и инвалидов. Когда я был маленьким, мне не повезло очень сильно. Церебральный паралич помешал мне стать таким же, как все. Мои ноги совсем не шевелятся. И все же мне повезло. Руками я могу делать почти все. Я могу перелистывать книги, подносить ложку ко рту. Умение подносить ложку ко рту ценится в моем мире гораздо больше, чем способность читать. Если говорить совсем искренне, умение читать мне совсем ни к чему. Я знаю, что Земля круглая, о чем писали Ньютон и Шекспир, но все это также никчемный груз лишних сведений. Счастлив я не поэтому. Я счастлив потому, что могу самостоятельно снять штаны и крутить колеса моей коляски. Способность дотянуться до колес инвалидного кресла переоценить невозможно. Иногда, когда я просыпаюсь утром, мне совсем не хочется жить. Мне плохо, очень плохо. В такие дни я повторяю себе одно и то же. Я – счастливый человек, я могу сам сходить в туалет. Я – счастливый человек, потому что я нужен Мише. Если я умру, Мише будет очень плохо. Если я умру, Миша не будет плакать – он никогда не плачет. Но ему будет плохо, я знаю. И он это знает.

Мише повезло. У Миши есть я. Болезнь Миши гораздо серьезней моей. По сравнению с Мишей, я атлет, почти супермен. Миша не может поднести ложку ко рту, Миша не может крутить колеса своей коляски. Каждый день нянечки ставят перед Мишей тарелки с едой. Каждый день я пододвигаю тарелку совсем близко к Мишиному лицу, вкладываю ложку в Мишину руку. Медленно шевеля черенком ложки, Миша может поесть сам. Миша любит есть сам. Если день неудачный и Миша чувствует себя плохо, я кормлю его с ложки. Поднимать ложку мне совсем не трудно. Покормить Мишу может любой, у кого есть хоть одна рука. Но больше всего Мише нравится, когда его кормлю я. Аккуратно вкладываю содержимое ложки ему в рот, терпеливо жду, пока он прожует. Если Мишу кормлю именно я, он ест медленно, тщательно пережевывая. С тех пор как мы с Мишей живем в одной комнате, он каждый день ест горячую еду. Это очень важно – есть горячую еду каждый день.

Еда – не главное в жизни. Миша мог бы есть и холодную еду. Миша мог бы есть и один раз в день. Миша умеет и совсем не есть. Однажды ему пришлось не есть двое суток подряд. Еда – не главное в доме престарелых. Главное – регулярно ходить в туалет. Миша не может сам ходить в туалет, помогать ходить в туалет ему обязаны нянечки: это их работа. Если Миша позовет нянечек, они, конечно, придут. Только позвать он их не может.

Я еду по коридору. Медленно толкая колеса коляски, я еду к комнате нянечек. На сиденье рядом со мной лежит палка. Небольшая металлическая палка, очень полезная вещь. Палкой можно открывать двери, пододвигать к себе предметы. Палкой можно стучать в дверь. Я стучу в дверь комнаты нянечек. Стучу сильно. Мне никто не отвечает. Нянечки думают, что если мне не ответить, я подумаю, что в их комнате никого нет. Через пару минут я стучу снова. Никого. Я кладу палку на сиденье коляски и потихоньку толкаю коляской дверь. Дверь немного приоткрывается. Шаги. Медленные шаги грузного тела. В проем двери высовывается женская голова. Недовольным злым голосом она привычно выговаривает мне за настырность и невежливость.

– Чего тебе? Подождать не можешь? Стучишь, стучишь, совсем совесть потерял.

– Миша зовет.

Нянечка молодая. Когда–то белый халат плотно обтягивает почти квадратное тело. Она не злая, совсем не злая, и мою совесть она упомянула, скорее, по привычке сетовать на судьбу. Все, что ей сейчас надо, – чтобы меня не было перед дверью.

– Хорошо, сейчас придем.

Дверь закрывается с тяжелым стуком. Я немного отъезжаю от двери и жду. Никто не выходит. Через пять минут стучу снова. Пять минут отмеряю по часам. Это Мишины часы, но ношу их я. Миша уже не может носить часы. Когда ему нужно знать, сколько времени, он спрашивает у меня. Чаще всего знать время нам незачем.

Дверь опять открывается. В дверном проеме появляется голова нянечки постарше. Пожилая женщина грустно смотрит на меня, тяжело вздыхает.

– Пошли, – говорит она кому–то там, внутри, за дверью. – Пошли, это ж Рубен. Так и будет сидеть перед дверью и стучать.

Она выходит из комнаты. Следом за ней выходит молодая. Молодая смотрит на меня уже с открытой ненавистью. Я не реагирую. Мне все равно. Мне всегда очень стыдно, когда приходится просить нянечек о помощи. Просить нянечек о чем–либо – самая постыдная вещь на свете. Лучше умереть, лучше не есть и не пить. Но просить приходится. Я ненавижу себя в такие минуты. Нянечки идут к Мише. Я рад, что все получилось, я рад, что у меня есть коляска, я рад, что в этом интернате есть нянечки.

Я возвращаюсь в нашу с Мишей комнату. Нянечки идут гораздо быстрее меня. Пока я проезжаю половину пути, они уже идут обратно.

Внезапно пожилая нянечка останавливается передо мной, улыбается.