Рубен Гальего - Я сижу на берегу

Я имел в виду совсем не это. Я даже не помнил, какой высоты у нас потолки.

– Нет, Миша. Я не подумал про сантиметры. Оценил только, что она повесилась быстро. И то, что именно в шкафу. В шкафу не сразу найдут, откачать не успеют.

На коленях. Я соглашаюсь с Мишей. Действительно, не слабая старушка. Подвесить свое тело под потолком – дело нехитрое. Каждый может. Всего лишь отбросить табуретку ногами. Тело брыкнет, тело начнет сопротивляться, но будет поздно. Удавиться в шкафу сложнее, зато надежнее. В шкафу найдут не сразу. В шкафу никто не станет искать. Через пару месяцев жизни в доме престарелых я знал про самоубийства все. Я знал, что человек может задушить себя даже лежа на кровати с парализованными ногами. Я знал, что для того, чтобы уйти из жизни, достаточно пары крепких рук, достаточно и одной, даже не очень крепкой, руки. Главное – желание. Пожив в интернате достаточно долго, многие приходили к тому же выводу. Многие говорили о смерти. Многие пытались свести счеты просто и безболезненно. Удавалось не всем, удавалось только тем, кто хотел действительно сильно, кто желал смерти по–настоящему.

Я подъезжаю к шкафу. Открываю его. Шкаф как шкаф – ничего особенного. Вижу перекладину вверху. Прочная перекладина для вешалок. Миша прав: сантиметров сто шестьдесят от пола, если не меньше. Я представляю бабушку с петлей на шее, согнутыми ногами и дьявольским терпением. Прикрываю шкаф, заглядываю в щелочку. В шкафу темно и пыльно. В носу щекотно от пыли. Я стараюсь не чихать, у меня ничего не получается. Тело не слушается меня, я чихаю. Бабушка в шкафу тоже старается. Она старается контролировать согнутые ноги. Ноги слушаются ее последней воли. Бабушка сильная – я слабый. Я бы не смог. Я бы разогнул ноги, ослабил петлю. Мне семнадцать лет, я всего лишь слабый и глупый мальчик, рассуждающий о чужой смерти. Я закрываю шкаф, снова приоткрываю, заглядываю в темноту внутри. Страшно.

Я закрываю шкаф, отъезжаю от него. Стараюсь не смотреть на шкаф, но у меня ничего не получается.

– Хватит, – перебивает Миша мои мрачные мысли. – Так и будешь шкафом весь день любоваться? Лучше телевизор включи. Сейчас кино будет.

Я подъезжаю вплотную к телевизору, жму на кнопку.

Мы смотрим телевизор. Вернее, Миша смотрит телевизор, я только делаю вид, что смотрю. Я думаю о шкафе.

Шкаф как шкаф. Ничего особенного. Деревянная коробка. Как детский пенал для карандашей. Как гроб.

Я подъезжаю к окну. Мне нравится смотреть в окно. В окно видно небо и верхушки деревьев. Окно высоко. Если поднять руки, можно дотянуться до подоконника и взять книгу. Книга тяжелая. Книга такая тяжелая, что я чуть не роняю ее. Кладу книгу боком на сиденье коляски, толкаю колеса. Поднять книгу на стол трудно, но у меня получается с первого раза.

– Миша, – говорю я, – ты не говорил мне, что у тебя есть книги.

– У меня нет книг.

– А это что?

– Книга.

– Но это твоя книга?

– Нет. Но то, что в книге, – мое.

– Ты имеешь в виду текст?

– Я имею в виду то, что сказал. Ты собираешься читать эту муть целиком?

– Собираюсь. «История древнего мира» – откуда это у тебя?

– Из библиотеки. Специально выбирал такую, чтобы никто не раскрыл случайно.

– Я не случайно. Я специально ее раскрыл.

– Тогда раскрой ее специально на странице двести сорок два.

– Зачем?

– Глупый вопрос.

Я раскрываю книгу на нужной странице. Книга толстая и почти не читанная. Странная книга. Год издания – старый, а страницы почти склеенные. Похоже, ее на самом деле никто не читал. В детстве я привык к старым книгам. Мне нравилось перелистывать страницы, думать о тех, кто читал эту книгу до меня. Иногда попадались книги с заметками на полях, иногда – очень ветхие, почти рассыпающиеся, некоторые страницы в таких книгах выпадали, и я любил вкладывать выпадающие страницы на место. Чем интереснее была книга, тем больше людей ее читали. «Три мушкетера» была рассыпана на отдельные листы. Я аккуратно перекладывал листки правой стопки в левую и радовался, что мне в руки попала такая интересная книга. Все книги в детстве были более или менее потрепанные. Иногда попадались и новые, новые книги мне тоже нравились, они пахли типографской краской и не хотели раскрываться. Страницы новых книг часто были склеены, некоторые приходилось разрывать. В старых книгах я читал, что раньше перед прочтением книги приходилось разрезать страницу за страницей специальным ножиком. Ножика у меня не было, и я научился разделять страницы линейкой.

– Миша, я пятьдесят рублей нашел! Здорово. Это твои?

– Я же сказал.

– А почему они в книге лежат?

– Где им еще лежать? Нянечки книг не читают.

– Так ты деньги специально спрятал?

– Догадливый.

– А кто их сюда положил?

– Я.

– Ты не смог бы поднять книгу. Ты даже раскрыть ее бы не смог.

– Не смог бы.

– Но откуда здесь деньги? Кто–то конкретно их должен был сюда положить?

– Кто–то должен, но кто именно – не твое дело. Деньги мои, положил их туда я.

Я разглядываю купюру. Никогда в жизни я не видел таких больших денег. Купюра красивая, красивее, чем пятирублевка.

– Что ты делаешь?

– Разглядываю.

– Спрячь. Денег никогда раньше не видел?

– Не видел.

– Тогда быстро посмотри и спрячь.

– Зачем? Это ж деньги, на них купить можно что–нибудь.

– Что конкретно?

– Конфет, например, шоколадных.

– Можно, – тихо говорит Миша, потом набирает в грудь воздуха и медленно выдыхает.

Миша всегда старается глубоко дышать, когда нервничает. Я не понимаю, почему он нервничает.

– Тогда я сейчас. Передвину тебе ноги и поеду.

Я подъезжаю к Мишиной коляске, передвигаю его ноги, сдвигаю чуть в сторону его правую руку. Мне уже не надо объяснять, что нужно двигать и куда тянуть. Я слежу за Мишиными глазами и делаю все, как он хочет.

– Ты зачем деньги на столе оставил?

– Чтобы тебе ноги поправить.

– Надо было спрятать в книгу.

– Я ж только на пять минут.

– Никогда не оставляй деньги на видном месте. Понял?

– Понял.

Я беру купюру за угол в правую руку и толкаю коляску к двери. Деньги в руке не мешают мне ехать, все равно я могу толкать колеса только кулаками.

– Ты куда?

– За конфетами.

– Совсем с ума сошел?

– Ты же разрешил, сказал, что можно.

– Я сказал, что на пятьдесят рублей можно купить конфет, но я не говорил, что конфеты нужно покупать прямо сейчас.

– Так бы и сказал, что жалко денег, я бы понял.

Миша не нервничает. Первая волна раздражения у него уже прошла, и он разговаривает со мной совершенно спокойно.

– Посмотри на меня. Я похож на человека, которому жалко денег?

– Нет. Но я все равно ничего не понял. Я могу купить конфет или нет?