Рубен Гальего - Я сижу на берегу

– За ухо, – говорит Миша.

На то, чтобы произнести эти слова, уходят все его силы и весь воздух из легких. Миша начинает медленно всасывать в легкие побольше воздуха, чтобы дать мне более точные инструкции, но я и так все понял. Я могу дотянуться до Мишиного уха, но тянуть Мишу за ухо мне не хочется. К тому же я не уверен, что сил моих пальцев хватит, чтобы передвинуть за ухо голову взрослого человека. Голова Миши такая же тяжелая, как и головы всех остальных людей на Земле. Я наклоняю свое тело чуть–чуть больше. Боль в боку становится сильнее. Получается со второго раза. Теперь я могу закинуть руку за Мишину голову и подтянуть Мишу к себе. Голова Миши лежит чуть ровнее, и он может дышать. Миша молчит. Я отталкиваюсь от Мишиной кровати, пытаюсь сесть. Получается с третьего раза. Боль в боку уже не такая сильная. Снова немного нагибаюсь к Мише, но уже не так сильно. Тяну Мишину голову до предела на себя. Теперь Миша может дышать нормально, а значит, и говорить.

– Ноги, – говорит Миша. Я подъезжаю к Мишиным ногам, отворачиваю простыню. Кожа на ногах у Миши слезает мелкими клочками. В одном месте – застывшая капля крови.

Все–таки хорошо, что у Миши нормальная свертываемость. Я передвигаю Мишины ноги. Миша просит передвинуть их еще и еще. Каждый раз, когда я передвигаю Мише ноги, он старается не стонать.

– Суки, – говорю я, – они тебе ноги ошпарили.

– Кто суки? – спрашивает Миша. Он спрашивает спокойно, и я понимаю, что Миша совсем не злится. – Определись точнее. Психохроники? Так они не виноваты, что родились такими.

– Нянечки суки. Они заставляют психохроников за себя работать.

– Ты дурак, Рубен, не понимаешь простейших вещей. Нянечки не обязаны нас купать. И никто не обязан.

– Миша, я не понимаю. Как ты можешь оставаться спокойным в такой ситуации? У тебя ноги болят?

– Ты злишься на железку?

– Какую железку?

– Когда ты наклонялся, чтобы передвинуть мне голову, тебе пришлось боком упереться в железку. Тебе было больно, я знаю. Ты злишься на эту железку?

– Нет. Какой смысл злиться на железку?

– Хорошо, тогда представь себе, что все, что ты видишь вокруг, – огромная машина. Ее цель, чтобы мы сдохли, но никто из винтиков этой машины не чувствовал себя плохо. Представил?

– Нет. Это же живые люди, не винтики.

– Каждый в отдельности – живой человек, но вместе – они винтики, поэтому злиться на них бесполезно. Злиться надо на себя. Я ведь сам выбрал купаться, так? Никто меня не заставлял.

– Ты не мог отказаться. Если тебя не купать, у тебя появятся пролежни.

– Я мог отказаться, но в этом случае я должен был бы принять последствия моего решения и жить с пролежнями. Если сейчас мне больно, то это потому, что я не смог правильно рассчитать ситуацию и придумать лучший вариант. Я сам дурак, что согласился купаться.

– Но в следующий раз ты опять согласишься.

– Конечно. Я не думаю, что успею поумнеть за короткое время.

– Ты не дурак.

– Я ошпарил себе ноги?

– Ошпарил.

– Значит, дурак. Все остальное – эмоции и сопли. Был бы умный, не ошпарил бы. И ты дурак. Пристаешь с глупыми вопросами. Оставь меня в покое, может, удастся заснуть.

Миша закрывает глаза. Я стараюсь думать, как он. Вокруг только винтики, совсем нет людей. Я – дурак. Миша – дурак. Мы дураки, потому что не смогли найти лучшего варианта. Надо думать, думать больше и точнее. Надо постоянно перебирать варианты. Миша пытается заснуть, я не хочу ему мешать. Мне хочется поделиться с ним новым открытием, потом я понимаю, что это открытие является новым только для меня. Злиться действительно бесполезно. Психохроники не виноваты, нянечки не виноваты, врач и директор тоже не виноваты. Виноваты мы с Мишей. Мы с Мишей – тоже винтики. Всего лишь винтики.

– Чего бы ты хотел? – спрашиваю я Мишу.

– Сдохнуть.

– Я серьезно.

– Сдохнуть быстро и безболезненно.

Мы можем молчать долго. Иногда мы подолгу не разговариваем. Разговор может внезапно начаться и быстро закончиться. Короткий разговор. Пара фраз, просьба о помощи, шахматный ход. Мы очень долго вместе, слишком долго. Мы знаем друг друга очень хорошо. Нам не нужно каждое утро здороваться, слово «спасибо» – лишний звук, а пожелание здоровья выглядело бы как нелепая шутка.

– А если чуть менее серьезно? – не сдаюсь я.

– Если чуть менее серьезно, включи музыку.

– Вивальди?

– Вивальди.

Миша уже второй месяц подряд слушает одну и ту же пластинку – «Времена года». Когда пластинка заканчивается, я переставляю иголку на начало. Мне трудно переставлять иголку, но переворачивать пластинку еще труднее. Все же я стараюсь переворачивать пластинку хотя бы раз в день. Миша не просит меня переворачивать пластинку. Когда я забываю об этом, мы слушаем одну сторону несколько дней подряд. Миша не возражает, похоже, ему все равно. Миша не хочет со мной разговаривать. Миша не хочет разговаривать ни с кем. Со мной ему легче, передо мной не надо притворяться, со мной он разговаривает нормально.

– Но о чем–то ты мечтал раньше?

– О чем–то мечтал. Что дальше?

– Чего ты хотел, когда был маленьким?

– Иметь стаканчик с мыльными пузырями.

– Знаешь, я задавал тебе этот же вопрос несколько лет назад.

– И что я тогда ответил?

– То же самое.

– Не помню. Может быть.

Я отъезжаю назад, беру из тумбочки стаканчик с мыльными пузырями. На стаканчике нарисованы забавные звери и клоун. Открываю стаканчик зубами. Макаю в него трубочку с колечком на конце. Дую. Из колечка выплывает одинокий пузырь, лопается в воздухе. Макаю снова. Подношу игрушку к Мишиному рту. Миша дует слабо, почти незаметно. Разноцветные пузыри, большие и маленькие, весело летят к потолку. Миша еле заметно улыбается. Я пытаюсь дуть снова и снова – бесполезно. Мои движения неточны, ничего не выходит.

– Ты не так держишь. Дай мне, я сам.

Я ставлю стаканчик перед Мишей, вкладываю палочку ему в руку. Палочка ничего не весит, Миша управляется с ней почти легко. Он медленно вытаскивает из волшебного стаканчика пузыри, большие красивые игрушки. Наконец мыльная пена в стаканчике заканчивается.

– Выброси, – резко командует Миша.

– Зачем? Я налью шампуня, будешь легкие развивать.

– Выброси. Что еще посоветуешь мне развивать?

Миша сердится, ему плохо. Он сердится, только когда ему очень и очень плохо.

Я выкатываюсь из комнаты, еду в туалет, чтобы выбросить пустой пузырек из–под мыльной пены. Когда возвращаюсь, Миша почти спокоен.

– Не сердись, Рубен, что–то мне сегодня нехорошо. Поставь Вивальди.

Я включаю проигрыватель. Мы молчим. – Давай выпьем, – говорит Миша внезапно. – Водки?

– Зачем водки? Коньяку выпьем, я купил. Все–таки День рождения.