Владимир Орлов - Бубновый валет

– Ты лукавишь, Куделин, – покачал головой Миханчишин. – Ты лукавишь… И издеваешься надо мной…

– Не я начал, – сказал я. – И никаких причин для деликатностей по отношению к тебе у меня нет. Объясняться с тобой я не считаю нужным. Я и так наговорил более, чем следовало бы.

– Нет, ты не можешь понять, что происходит со мной, – трагиком уже стоял передо мной Миханчишин. – И драмы моей понять не можешь…

– Именно, – кивнул я. – Не могу. И не хочу.

– Это та самая солонка? – спросил вдруг Миханчишин. – Номер пятьдесят семь?

– Та самая, – сказал я. – Номер пятьдесят семь.

– Надо же… А отчего ей не определили номер пятьдесят восьмой?.. Или у нас на дворе время номер пятьдесят семь?

– Все. Кончили, – заявил я резко. – У меня дела.

И Миханчишин покинул мою коморку. Я отъял голову фарфоровой птицы, крестик и костяная фигурка в ней хранились, оглядел донышко солонки с циферками 5 и 7, и они не стерлись. Миханчишин был все же не в себе. “Время номер пятьдесят семь…” А что, было время – номер пятьдесят восемь, по его летосчислению? Летосчисление Миханчишина. Летосчисление Глеба Аскольдовича Ахметьева. А я размещен в каком летосчислении?.. Кто ведает…

Недолгое свое сожаление по поводу несдержанности в сельском отделе я отменил. Доколе же сносить уколы и торжества Миханчишина? Ко всему прочему для меня было важно узнать, правду ли мне открыли о надежном информаторе или нет. Сомнения мои рассеялись. Эко Миханчишин испугался. Позора, что ли? Или чего-либо иного? Немилости погоняльщиков своих, скажем? Каким униженным явился ко мне, умоляя о молчании. И я ведь отчасти снова пожалел его, подбросив слова для объяснений свидетелям свары: мол, имена Радищева и Пугачева пришли на ум оскорбителю совершенно случайно! Пусть успокоится, если может успокоиться. Обращение же Миханчишина с пожеланием понять его драму и оценить его же распроклятую ношу я решил не рассматривать вовсе. Обстоятельств его жизни я не знал и узнавать о них не имел охоты. Миханчишин был мне неприятен, неприятным и остался, сближение с ним вышло бы делом искусственным и лицемерным. Неприятна мне была и Анкудина, но ту я хоть, пусть и поверхностно, но понимал, а теперь, пожалуй, и сожалел о неприязни к ней. С Миханчишиным случай получался иной…

В тот вечер я сидел даже довольный сам собой и тем, что не убоялся поставить наглеца на место. Благодушным прочитывал полосы.

Дня через два, отправляясь на работу, я пожелал выпить на морозце кружку пива. Морозец-то стоял не ахти какой, градусов пять, но в воздухе не было сырости, в небе свободным плыло солнце, снег скрипел, то есть день походил на зимний московский день, отчего и настроению полагалось быть светлым. В ту пору на улицах стояло по несколько доступных народу киосков “Пиво-воды”, и один из них размещался вблизи остановки пятого трамвая, напротив устья Третьей Мещанской, впадавшей в Трифоновскую. Кружку я взял быстро, оказался в очереди четвертым, и только я собрался опустить губы в пену, кто-то хлопнул меня по плечу.

– Василий Николаевич, как сам-то? – услышал я. – На работу, что ли, направляешься?..

Я обернулся. Поприветствовавший меня человек был мне незнаком. Но голос его когда-то я непременно слышал. Сапоги, ношенные не один год, ватник тоже не свежайший, цигейковая шапка с кожаным верхом, надвинутая на лоб, да еще и с опущенными ушами, будто морозец загустел двадцатиградусный. Мужик был пониже меня, но широкий в плечах, мог сойти за торговца луком, прибывшего на колхозный Рижский рынок из Ростова Великого, либо за грузчика товарного двора Рижского же вокзала. “Ба! – сообразил я наконец-то. – Да это же Мрачный!” То есть прозванный мною Мрачным из-за его, как мне тогда показалось, угрюмой бандитской физиономии. Еще он – один из тех, кто доставил меня на квартиру за Башиловкой и участвовал в доверительной беседе со мной, – именовался в моих мыслях, чрезвычайно противоречивых, “Башиловским”. Лишь однажды на памятной мне квартире после совета послушать песенку “нашей Эдиты” о замечательном музыкальном соседе Старший назвал его Мишей.

– Ну что, Василий Николаевич, сам-то как? – переспросил Башиловский.

– Да вроде бы нормально, – сказал я. – А вы-то как, Михаил… запамятовал отчество…

– Да просто Миша. Миша, и все! – рассмеялся Башиловский. – Оно и хорошо, коли нормально.

И Миша Башиловский держал кружку с пивом, но оно было без пены.

– Я теплое заказал, – объяснил Миша. – Горло жалею…

Тогда угощали зимой в киосках и теплым пивом, отливали его из холодной емкости в чайники и подогревали.

– А не отойти ли нам от ларька и с тротуара вон к тем доскам? – предложил Миша. – Минут на пять. Если вы, конечно, не спешите…

– Отчего же и не отойти? – сказал я. – Время у меня пока есть.

Метрах в десяти за киоском были сложены доски и столбы. От Трифоновской к товарному двору Рижского вокзала тянулся пустырь, там обещали поставить девятиэтажные дома, доски и столбы завезли для забора, должного огородить котлованы для новостроек, но до морозцев рыть котлованы не поспешили.

– Вот тут и присядем на доски-то, – сказал Башиловский. – Однако постелить не мешало бы что-нибудь, а то как бы не отморозилось у нас существенное. У меня вот рукавицы на меху, хотите, я отделю вам одну?

– Нет, нет! – заторопился я. – Я на сумку свою присяду. Она пока пустая.

Рукавицы у Башиловского были отменные, в таких можно было устраивать прорубь для подледного лова.

– У вас-то ледок образуется в кружке… Ангину вы не боитесь прихватить?

– Нет, не боюсь, – сказал я. – Напротив, люблю на морозе выпить именно холодное…

– А я вот вообще не любитель пить пиво зимой, – произнес Башиловский как бы с сожалением о чем-то важном. – И вы, я полагаю, понимаете, что здесь сегодня я появился не случайно.

– Да уж догадываюсь, – мрачно подтвердил я.

– Василий Николаевич, Василий Николаевич, – покачал головой Миша. – Ведь был случай, когда вам посоветовали намекнуть знакомцу, что ему следовало бы забыть о беспечности.

– Был случай… – выдохнул я.

– Случай был, – кивнул собеседник. – И будто бы ваш знакомец воспринял совет всерьез… И правильно сделал… Вы же показались человеком осмотрительным и благоразумным. И нате вам – такое легкомыслие…

Я молчал.

– При знакомстве с нами вы вспоминали какого-то… Дай бог память… Александровича, что ли…

– Сергея Александровича, – подсказал я.

– Сергея ли, не Сергея ли… не суть важно… Ну, Александровича… Неужели вы позабыли, что и такие есть?

Я опять промолчал.

– Да, – продолжил Башиловский. – Случился казус. Недоразумение вышло совершенно невероятное. Некий неизвестный голосом Михаила Андреевича произвел фокус.