Владимир Орлов - Бубновый валет

– С кем?

– С Кириллом Валентиновичем Кашириным.

– И что он?

– Счел мое предложение разумным.

– То есть… сказал что-либо при этом?

– Ничего особенного. Произнес: “Пусть едет. Он же имеет премию за лучший материал месяца – свободную командировку. Пусть едет”.

– Ты что-то недоговариваешь?

– Да нет… Темы нашего отдела его не слишком волнуют, единственно что… Культурноспасительные, как он говорит… Зачем, мол, они молодежной газете?.. А к тебе, как к предполагаемому автору, он отнесся, пожалуй, и с одобрением…

– Выдумываешь! – засомневался я.

– Выдумываю не выдумываю, а собирайся в Соликамск!

– Так сразу? Мне надо договориться с Зинаидой Евстафиевной…

– Договаривайся. И не выдумывай себе препятствий. Я тебя не гоню. Неделю-другую терпит… Но и откладывать нельзя. К. В. забудет. А второй раз я из-за тебя к нему не пойду.

Я присел. Мне бы сейчас же отправиться к начальнице с уговорами отпустить меня на десять дней в пермские страны, а я оробел. И призадумался. Солонку не переставлял, а держал ее на весу, сжав в ладони. Стало быть, вертушку в кабинете Кирилла Валентиновича я не тревожил. Неужели черное злое будущее надо мной рассеялось? Или оно отлетело лишь на время в сторону? Что было гадать…

Я рассказал Зинаиде Евстафиевне о приходе и предложении Марьина. Зинаида Евстафиевна с Нинулей в последние дни вели со мной себя так, будто находились вблизи человека прихворавшего, о характере хвори которого они, впрочем, не знали и не имели надобности узнавать о ней. Это, повторюсь, меня настораживало, о чем они и сами догадывались, но развешенных в отделе невидимых веревок деликатности мы так и не снимали с гвоздей.

– Мне ведь, – стал я оправдываться перед Зинаидой Евстафиевной, – из-за лучшего материала месяца полагается премия – свободная командировка… Но если вы считаете, что в Бюро Проверки…

– Не раздражайся, не раздражайся, Василий, – басом Вассы Железновой Пашенной заговорила Зинаида Евстафиевна. – Не думай, что я ревниво отношусь к твоему литераторству… Бог тебе в помощь… Наше Бюро – для тебя дело временное… Только кто одобрит марьинскую блажь?

– К. В. именно одобрил. Марьин был у него. К. В. оказал: “Пусть едет”. Другое дело, что к теме, к культурноспасительству, он относится как к вытесыванию балбеток.

– Кирилл Валентинович, говоришь? Каширин?

Моя начальница на людей, к ней приближавшихся, опять же повторюсь, производила, да еще и при легендах о ней, впечатление человека, знающего о многом, отгороженном от внимания обывателей непроходимыми заграждениями, больше других и больше, чем полагалось бы знать ей. Теперь она оглядывала меня не спеша и как бы в первый раз.

– Каширин, говоришь…

– Это Марьин сказал…

– Ну, Марьин не из тех, кто врет.

– Если вы скажете, что не отпустите, я не обижусь, но в связи с премией мне надо бы…

– Что ты, Василий, бубнишь! Тебе – надо! А не в связи с премией. И езжай. Но дней через десять. Нину надо будет на той неделе показывать врачам…

Я пошел в библиотеку и взял том Костомарова. Мне думалось, что Николай Иванович более внятно, нежели другие, написал о Ермаке. Ермак Тимофеевич – вообще личность совершенно неисследованная, но и исследовать его судьбу и нрав чрезвычайно трудно. Степан Разин так наследил, что остался в памяти людей не только утесом и персидской княжной, но и приличным (относительно) числом упоминаний в документах, а потому возможно создавать об этом кровопийце балеты и кинофильмы. Никакую волю он никому давать не желал, просто был бандитом. По моим предположениям и знаниям, Ермак Тимофеевич был добродетельнее всходившего на утес, позже обросший мохом… Но это уже дело моего пристрастия. Или даже каприза.

Люди, посылавшие Ермака за Урал, естественно, не предполагали, к чему приведет их предприятие, а привело оно к выходу России к Великому и неизвестному Океану, в частности. Как не предполагал Колумб, плывший в Индию, что он откроет некий Новый Свет. Отправляли Ермака с казаками, дабы утихомирить остяков, угрожавших пермским городкам Строгановых, и поставить крепость на реке Тобол. Что и было произведено. А уж по его следам и двинулась Русь на восток и на север.

У Марьина была мечта: пройти как-нибудь дорогой приобретателей Сибири, то есть из Усолья и Орла-городка в Тобольск уральскими реками – Чусовой, Тагилом, Турой (с заглядом в Верхотурье), Тавдой и Тоболом, и теперь он просил меня разузнать о возможностях экспедиции. Но это на будущее. Сейчас же мне надо было выяснить, что осталось от старины в Усолье, Чердыни и Соликамске, и в случае бед стучать по рельсу.

А тогда, сидя над очерком Костомарова о Ермаке, я наткнулся на слова, мною когда-то читанные, но подзабытые, в те же дни показавшиеся мне важными. Костомаров напоминал, что мирские люди на Руси по отношению к государству делились на служилых и неслужилых. Неслужилые обязаны были платить налоги и “тянуть” повинности и потому назывались “тяглыми” людьми. В семьях тяглых одни хозяева несли ответственность к миру. И были в семьях лица – до поры до времени – нетяглые или гулящие люди. И тут особенно привлекательной показалась мне такая фраза Н. И. Костомарова: “Эти нетяглые люди имели право переселяться, наниматься, поступать в холопы, закладываться, верстаться в служилые люди и вообще располагать собою как угодно”.

А я-то кто, разволновался я. Кто я-то по отношению к государству? Выходило, что человек служилый. Но что толку от моего служения? И нуждается ли в нем и в Василии Куделине мое государство? По представлениям ловца человеков Сергея Александровича, от меня требовались бы иные усердия. То есть, по Сергею Александровичу, только для таких служений я и был целесообразен. А не податься ли мне в гулящие люди? Не научиться ли мне располагать собой не как кому-то нужно, а как угодно мне?

Экий ты храбрец и бунтовщик, охладил я себя. То, что Кирилл Валентинович Каширин не возражал против моей командировки, еще не означало, что я мог располагать собой как угодно.

Очень скоро мне было дадено ощутить это.

Буфетчица Тамара впервые позволила себе появиться в моей коморке.

– Зинаида ушла. Надолго ли? – спросила Тамара.

– Сказала – на час. А что? – насторожился я.

– А Нинуля?

– Нинуля у врачей. И Зинаида, видимо, по ее поводу двинула в поликлинику.

– Ну и ладно. Не хотелось бы, чтобы кто-то нам помешал. И вообще ни к чему, чтобы меня видели у тебя. Пододвинь-ка ты стул к двери и сядь к ней спиной, а ко мне личиком. Мне, Василек, надо сказать тебе кое о чем.

Тамара явилась ко мне в модном в ту пору джерсовом костюме (тесная приталенная кофта, короткая юбка в обтяжку), с краской на лице, светло-кремовый цвет костюма совершенно не вредил восприятию еще не выцветшего загара ее колен и шеи. Выглядела она нагловато-сердитой и будто бы воительницей, пришедшей к человеку, перед ней виноватому и не намеренному виниться. При этом она явно волновалась.