Су Тун - Последний император

Все началось утром в конце лета, перед самым началом осени. Помню, в тот день небо над Цинси было голубое и очень высокое, а солнце — большое и ярко-красное. Уже дули первые осенние ветра, и все клиенты постоялого двора еще крепко спали, когда я забрался на жужубовое дерево слева и, раскачиваясь из стороны в сторону, сделал первый шаг по натянутому высоко в воздухе канату. И тут же грохнулся на землю. Потом залез на дерево справа и снова полетел вниз. Снова и снова повторяя этот процесс, я слышал, как где-то в глубине души раздается: «Фанатик, тоже мне герой нашелся», — видел, как снизу, задрав голову, за мной следит Яньлан и как на его исхудалом лице поблескивают слезы. В проеме двери показалась заспанная девчушка, по всей видимости, дочка владельца постоялого двора, и стала наблюдать за моими первыми попытками пройти по канату. Сначала она хлопала в ладоши и хихикала, а потом вдруг, словно испугавшись, расплакалась и побежала в дом.

— Папа, папа, — кричала она, вся в слезах, — иди, посмотри на этого дядю! Что он там делает?

Остальные постояльцы считали меня бездельником из разорившейся семьи и смотрели на мои настойчивые ежедневные попытки научиться ходить по канату как на некое странное увлечение. Сидя у окна и показывая пальцами на меня и на Яньлана, они потешались над нами или обменивались дерзкими суждениями. Я не обращал на их издевательства никакого внимания, ибо знал, что парю высоко над землей на канате, в то время как они — живые трупы, обречены вечно обретаться в мирской скверне. Я знал, что лишь стоя в вышине на канате, могу чувствовать себя уверенно, снова смотреть свысока на всякую живую тварь на земле и править своим новым миром, понимал, что именно на этом канате из пальмового волокна исполняется последняя мечта всей моей жизни.

У меня обнаружилось поразительное, почти магическое чувство баланса. Я постигал все без чьих-либо наставлений, и когда однажды утром легко прошел под моросящим дождем от одного конца каната до другого, то почувствовал, как весь мир у моих ног безмолвно встает, чтобы приветствовать меня. Шел девятый лунный месяц, осень швыряла в лицо мелкие капли дождя, и душой вновь овладели грустные мысли о прошлом, которые ожили, как распускаются увядшие было цветы. Я стоял на середине каната, по щекам у меня текли слезы, и когда под весом моего тела туго натянутый канат раскачивался вверх и вниз, я воспарял и опускался не только телом, но и душой.

Сколько свободы и радости несет это замечательное искусство! Оно было дано мне от рождения, но за всю жизнь я так и не раскрыл его. Наконец-то я стал птицей, птицей, умеющей летать: вот навстречу пелене дождя с шумом простираются два моих крыла, и я уже готов взлететь.

— Посмотрите на меня, смотрите на меня все! — кричу я, обезумев от радости, тем, кто остался внизу. — Взгляните хорошенько. Ну, кто я? Я не Почтенный Лю и не император Се. Я — канатоходец, и мне нет равных в мире, я — Царь Канатоходцев. [54] «Царь Канатоходцев» звучит так же, как «царь, идущий по канату».

Царь Канатоходцев… Царь канатоходцев… Царь канатоходцев. Среди гостей постоялого двора прокатился взрыв хохота; вероятно, они считали себя выше того, чтобы разделить мой восторг и эмоции.

— Не смотрите на него, — раздался чей-то язвительный голос, в котором звучало нескрываемое презрение. — Этот чудак только разыгрывает из себя дурачка.

Я понял, что этому подлому люду никогда до конца не понять меня, и громко крикнул, обращаясь к Яньлану:

— Ты видишь меня, Яньлан? Видишь, моя мечта сбылась!

Яньлан стоял под одним из деревьев и, задрав голову, смотрел на меня с бревна, сжимая в руках дощечку для балансирования.

— Вижу, государь, я все время наблюдаю за вами. — Его лицо отражало такую печаль и страдание, что у меня даже сердце сжалось.

Дочку владельца постоялого двора звали Юйсо — Нефритовая Подвеска, и в том году ей исполнилось восемь лет. Волосы у нее были собраны двумя круглыми узлами, и в своей красной хлопчатобумажной блузе она вилась вокруг, задрав нос, этаким изящным лисенком, а когда сидела одна в дверном проеме, напоминала красный лотос в пруду, готовый вот-вот распустить лепестки.

Когда канат подо мной начинал раскачиваться из стороны в сторону, неизменно доносился пронзительный крик Юйсо. Девочка любила сидеть на каменных ступенях и следить за каждым моим движением. Смеялась она сдержанно и смущенно, а вот кричала так пронзительно и звонко, что просто дух захватывало. Как нам сказали, жена хозяина постоялого двора, которая отличалась весьма скверным нравом, приходилась Юйсо мачехой, и всякий раз, когда на улице раздавался один из диких воплей малышки, эта костлявая и вспыльчивая женщина выскакивала из кухни или из нужника и, вцепившись одной рукой девочке в волосы, другой начинала лупить ее со всего размаха веером по губам.

— Что ты здесь вопишь, как нечистая сила, просто сдохнуть можно! — Потом она волокла девочку за волосы в нужник. — Даром только кормлю тебя, лентяйку этакую, — бушевала она. — Как работать, так тебя и след простыл. Что ты здесь орешь, как оглашенная? Раз тебе нравятся такие низкопробные развлечения, возьму вот и продам тебя в какой-нибудь бродячий цирк, и все тут.

С высоко натянутого каната весь двор просматривался как на ладони, и крошка Юйсо походила на бедную пичужку, угодившую в сеть. Время от времени маленькое личико со следами слез воровато показывалось над невысокой стенкой нужника, и широко открытые глазенки все равно заворожено следили за двумя чужаками, совершенствующими свое мастерство. Не знаю почему, но Юйсо напомнила мне Хуэйфэй в ее первые дни во дворце, и я постепенно проникся огромной симпатией к этой жалкой девчушке.

Яньлану она, похоже, нравилась еще больше, я видел, с какой нежностью и болью он смотрит на нее. «Женщин я побаиваюсь, а вот эта маленькая девочка мне нравится». Яньлан произнес это с грустью, и мне было не понять, что у него на душе. Впервые в жизни он был мыслями не со мной, а с другим человеком, с наивной восьмилетней девочкой, еще совсем ребенком. Помню, одно время во дворце широко практиковались интимные ласки с детьми, но чтобы такое случилось с Яньланом — это казалось настолько поразительным, что просто не укладывалось в голове.

Похоже, Юйсо тоже привязалась к Яньлану и стала приставать к нему с просьбой поучить ее балансировать на бревне, когда никто не видит. Стоило жене хозяина хоть ненадолго отвлечься, Юйсо тут же цеплялась за руку Яньлана и пыталась подражать ему. Девочка она была одаренная, сообразительная и легкая, как перышко, и вскоре уже чувствовала себя на бревне вполне свободно. Лицо ее заливал радостный румянец, и она широко раскрывала ротик, словно от испуга, но, не осмеливаясь и пикнуть, хватала кисть от пояса Яньлана и засовывала себе в рот. Держалась она на катящемся бревне так уморительно и мило, что это вызывало одновременно и радость, и жалость.