Хуан Хосе Арреола - Выдумки на любой вкус

Что до нашей семейной жизни, должен сказать, что после «Возвращения крестоносца» в ней произошла необычайная перемена. Честно говоря, со дня премьеры Тереса перестала быть моей женой и превратилась в странное и чудное существо. Она обитает в моем доме, но при этом далека от него, как звезды. Тогда я еще не отдавал себе отчета в том, что меняться-то она начала очень давно, но происходило это так медленно, что я не замечал.

В моей любви к Тересе, то есть, к Тересе, как к любимой женщине, чего-то явно не хватало. Без тени зависти признаю, что не я был причиной бурного роста ее личности и пышного расцвета ее души. Да, она светилась в лучах моей любви. Но то был свет вполне переносимый для глаз, земной.

Теперь же Тереса ослепляет меня. При ее приближении я прикрываю глаза; я любуюсь ею издали. У меня такое впечатление, что она так и не спустилась со сцены, где играла «Возвращение крестоносца», и, скорее всего, больше никогда не вернется в реальный мир. В наш маленький, простой и уютный мир. В тот, который начисто забыла.

Если правда, что каждый влюбленный украшает и развивает душу своей возлюбленной, то я должен признаться, что в любви не талантлив. Подобно бездарному скульптору, я только предчувствовал красоту Тересы, но лишь Хильберто смог отсечь все лишнее и изваять ее. Теперь я понимаю, что для любви, как и для искусства, нужно родиться. Мы все стремимся к ней, но удается она немногим. Любовь, достигая совершенства, становится произведением искусства, действом, спектаклем.

Моей любви, как и любви большинства, не дано выйти за пределы дома. За моими ухаживаниями наблюдать было никому не интересно. А за Хильберто и Тересой все время шпионят, каждую минуту за их жизнью напряженно следят чужие глаза, как в театре, где публика с замиранием сердца ждет развязки.

Мне вспоминаются рассказы о доне Исидоро, том самом, что написал в церкви, в сводах купола, четырех евангелистов. Дон Исидоро никогда не утруждал себя тем, чтобы писать картину с самого начала. Он оставлял это ремесленникам, мастеровым, а когда вещь была уже почти готова, брал в руки кисть и несколькими мазками превращал ее в произведение искусства. А потом ставил свою подпись. Евангелисты были последним его творением, и говорят, дон Исидоро не успел тронуть кистью святого Луку. Действительно, святой получился какой-то недоделанный: невыразительный, детски-неопределенный. Не могу удержаться от мысли, что, не появись Хильберто, с Тересой случилось бы то же самое, что и со святым Лукой. Она навсегда осталась бы моей, но облик ее никогда не обрел бы той законченности, того небесного сияния, какое сообщил ему Хильберто.

Стоит ли говорить, что наши супружеские отношения совершенно прекратились. Я и подумать не смел о теле Тересы. Это было бы надругательством, святотатством. Раньше наша близость была полной и совершенно неупорядоченной. Я наслаждался Тересой простодушно, как наслаждаются водой и солнцем. Теперь наше прошлое кажется мне необъяснимо невероятным. Думаю, я солгал бы, сказав, что прежде держал в объятиях ту самую сияющую Тересу, которая поступью богини ходит теперь по моему дому и которую даже домашние заботы не в силах снова сделать обыкновенной женщиной. Хереса, накрывающая на стол, Тереса штопающая, Те-реса с метлой в руке — это все равно существо высшее, к которому не знаешь, как и подступиться. Наивно было бы ожидать, что какие бы то ни было откровенные разговоры вдруг вернут нас к идиллии прошлого. А стоит мне вообразить, как я, словно троглодит какой-нибудь, набрасываюсь на Тересу в кухне, — ужас парализует меня!

К Хильберто я, напротив, отношусь как к равному, хотя чудо совершил именно он. Мой прежний комплекс неполноценности исчез вовсе. Я понял, что в моей жизни есть, по крайней мере, один поступок уровня Хильберто: я полюбил Тересу. Я просто выбрал ее, как выбрал бы и сам Хильберто; по сути дела, я опередил его, увел у него его женщину. Потому что он, безусловно, должен был влюбиться в Тересу, едва увидев ее. Любовь к ней — подтверждение нашего с ним глубокого родства, и в этом родстве старшинство принадлежит мне. Хотя частенько я думаю, что все наоборот: я допускаю, что Тереса полюбила меня только потому, что мечтала о Хильберто, ждала его, тщетно искала его во мне.

С тех пор, как мы, закончив начальную школу, перестали видеться, я постоянно страдал от того, что все события моей жизни были рангом ниже, чем у Хильберто. Всякий раз, как он приезжал в наш городок на каникулы, я старательно избегал с ним встречи, боялся сравнения.

Но если заглянуть еще глубже, если быть искренним до конца, не мне жаловаться на судьбу. Я не променял бы свой скромный жребий на обширную клиентуру врача или адвоката. Ручеек покупателей стал для меня неиссякаемым источником жизненного опыта, и я счастлив посвятить этому жизнь. Меня всегда занимал человек, находящийся в приобретательском трансе, человек, выбирающий одно и отказывающийся от другого. Облегчить ему отказ от дорогостоящего товара и сделать радостью покупку товара дешевого — всегда было одним из моих любимейших занятий. Кроме того, со значительной частью моих клиентов я поддерживаю особые отношения, весьма далекие от тех, которые обычно существуют между продавцом и покупателем. Этим людям стал почти необходим духовный контакт со мной. Я чувствую себя по-настоящему удовлетворенным, когда человек приходит ко мне в магазин в поисках какой-нибудь вещи, а уходит домой, облегчив душу недолгим, но доверительным разговором или обогатившись здравым советом.

Я говорю все это без тени гордыни, ведь, в конце концов, именно я сейчас подаю повод к самым низким сплетням. По сути дела, я взял свою частную жизнь и выложил ее на прилавок, как отрез материи, который я разворачиваю перед покупателями, чтобы дать им хорошенько рассмотреть ее.

Нет недостатка в добрых людях, что из кожи вон лезут помочь мне, и потому пристально следят за всем, что происходит у меня в доме. Так как я не смог со всей решительностью отказаться от их услуг, то узнал, что Хильберто несколько раз приходил к нам в мое отсутствие. Это меня очень удивило. Да, конечно. Тереса как-то говорила мне, что Хильберто зашел утром — забрать свой портсигар, забытый у нас накануне вечером. Но если верить моим добровольным информаторам, он теперь бывает у нас ежедневно, и чаще всего приходит около полудня. Не далее как вчера мне в магазине настоятельно посоветовали немедленно отправиться домой, если я хочу увидеть наконец все своими глазами. Я наотрез отказался. Явиться в двенадцать дня? Представляю, как перепугалась бы Тереса, увидев меня дома в столь неурочный час!

Я заявляю, что мое поведение основано на абсолютном доверии. И еще должен сказать, что обыкновенная пошлая ревность не посещала мою душу даже в самые тяжелые моменты, когда Хильберто и Тересе случалось выдать себя взглядом, жестом или просто молчанием. Я видел, как они застывали в немом смущении, как будто их пылающие от стыда души, обнаженные и обнявшиеся, лежали тут же, на полу, у всех под ногами.