Хуан Хосе Арреола - Выдумки на любой вкус

Охваченный нетерпением, я не захотел дожидаться следующего дня и разулся, чтобы проверить ваше обещание. И вот я сижу с натертыми ногами и пишу вам это письмо, отнюдь не стремясь перенести на бумагу слова, вырвавшиеся у меня после тщетных усилий.

Башмаки не налезли мне на ноги. Как и у остальных людей, мои ступни сотворены из непрочной и чувствительной материи. А мне пришлось иметь дело с башмаками из железа. Не знаю, с помощью какого искусства вы смогли сделать их непригодными к носке. Сейчас они стоят в углу, с перекошенными носами, как бы затаив насмешку.

Итак, все мои усилия надеть их пошли прахом. Я начал пристально рассматривать сделанное вами. Откровенно говоря, в сапожном деле я — полный невежда. Мне известно только, что одни башмаки причиняли мне страдания; о других же я вспоминаю, напротив, с нежностью — как вот об этих, когда-то мягких и податливых.

Я отдал вам в починку превосходные башмаки, верно служившие мне не один год. Мои ступни чувствовали себя в них как рыба в воде. Они были больше чем просто башмаки — часть моего тела, спасительное прикрытие, придававшее моей походке размашистость и уверенность. Кожа их защищала меня поистине как моя собственная. Правда, они начинали уже показывать признаки износа. Прежде всего подметки — истончившиеся настолько, что стало ясно: башмаки доживают последние дни. Когда я пришел к вам, через дыры в подошвах уже можно было видеть носки.

Затем каблуки. Походка у меня слегка косолапая, и каблуки носят отчетливые следы этого старого, так и не искорененного мною порока.

У меня возникло горячее желание продлить жизнь моих башмаков. Желание, по-моему, совсем не предосудительное: напротив, оно — признак скромности и даже смирения перед жизнью. Вместо того чтобы выбросить их, я решил подарить им второе существование — конечно, не настолько славное и блестящее, как первое. Кроме того, привычка людей, весьма небогатых, ремонтировать обувь, если я правильно понимаю, составляет modus vivendi [4] Образ жизни. вам подобных.

Должен признать, что изучение плодов вашего труда навело меня на довольно-таки невеселые мысли. Вот одна из них: вы не любите свою работу. Если вы, забыв обиду, навестите меня и пристально рассмотрите башмаки, то признаете мою правоту. И обратите внимание на прошивку: слепой не мог бы сделать хуже. Кожа обрезана с необъяснимой небрежностью: края подметок вышли неровными и опасным образом выступают наружу. По всей вероятности, в вашей мастерской нет нужных колодок: башмаки стали совершенно бесформенными. Вспомните: даже изношенные, они сохраняли приятные глазу очертания. А теперь…

А попробуйте-ка пощупать их внутри! Вы обнаружите странную полость, в которую влезет разве что лапа какой-нибудь рептилии. И еще одна неприятность: у самых носков — некий выступ, твердый, будто из цемента. Как такое возможно? Мои ноги, сеньор сапожник, — это обычные ноги, такие же, как ваши (если, конечно, у вас конечности человеческого существа).

Но достаточно. Я написал, что вы не любите свою работу: это действительно так. Обстоятельство, печальное для вас и рискованное для ваших клиентов, явно не склонных бросать свои небольшие деньги на ветер.

Замечу кстати, что моим пером движут не корыстные соображения. Я беден, да, но не мелочен. И я вовсе не пытаюсь посредством своего письма вернуть деньги, уплаченные за ваш разрушительный труд. Ничего подобного. Я пишу вам со всей искренностью и простотой, чтобы призвать вас полюбить свою профессию. Я поведал вам трагедию моих башмаков, чтобы внушить вам почтение к занятию, выпавшему вам на долю, занятию, которому вы учились в молодости… Прошу прощения, ведь вы и сейчас еще молоды. Тем лучше: значит, если вы забыли, как чинят ботинки, — у вас есть время начать все сначала.

Нам так не хватает мастеров, похожих на умельцев прошлых лет… Они работали не из-за денег, а из уважения к священным законам ремесла. Законам, над которыми, взяв в руки мои башмаки, вы надругались.

Я с удовольствием рассказал бы вам о сапожнике из моей родной деревни, с любовью и тщанием чинившим мне башмаки в далекие времена моего детства. Но у меня нет намерения пристыдить вас посредством примеров.

И последнее: если вы почувствуете, что в вашем сердце рождается не раздражение, а раскаяние и что оно готово привести в движение ваши руки, зайдите ко мне домой, заберите башмаки, почините их как надо — и у меня не будет к вам никаких претензий. Обещаю вам, что если мои ноги наконец-то смогут оказаться внутри башмаков, то вы получите от меня великолепное благодарственное письмо, где будете названы прекрасным человеком и примером для всех сапожников…

Искренне Ваш, и т. д.

1945

Думаю, обычно так не поступают: не оставляют незапечатанных писем на столе, чтобы Господь их прочел.

Загнанный чередой мелькающих дней, измученный неотвязными мыслями, я оказался в этой ночи, как в темном тупике. В ночи, стоящей у меня за спиной, словно стена, и распахнутой передо мной, как вопрос, ответов на который не счесть.

Обстоятельства толкают меня к отчаянному поступку, и я кладу это письмо перед глазами Того, кто видит все. С детства я отступал и отступал, оттягивая этот миг, но все же он наступил.

Я не пытаюсь предстать перед Господом самым страждущим из людей. Ничего подобного. Близко ли, далеко, наверняка есть и другие, кого загнала в тупик ночь вроде этой. Но я спрашиваю: что сделали они, чтобы все-таки жить? Да и живыми ли они вышли из этого тупика?

Я чувствую потребность выговориться, исповедаться, но послание мое — словно послание потерпевшего кораблекрушение: оно без адреса. Хочу верить, что оно дойдет до кого-то, что письмо мое не будет реять в пустоте, незапечатанное и одинокое.

Заблудшая душа — много это или мало? Они гибнут и гибнут тысячами, лишенные поддержки с того самого дня, когда восстают, вопрошая о смысле жизни. Я не пытаюсь постичь его, не прошу, чтоб мне открыли суть вселенной. В этот час мрака я не ищу того, чего не обрели в обители света ни мудрецы, ни святые. Мой вопрос краткий и сугубо личный.

Я хочу быть хорошим и прошу указать мне путь. И это все. Я тону в водовороте сомнений, и рука моя, вырвавшись в последний момент на поверхность, не находит соломинки, чтобы ухватиться. А ведь то, что мне нужно, ничтожно мало, и слово, что мне поможет, проще простого.

С некоторых пор я придерживаюсь в своих поступках определенного курса, направления, которое мне казалось разумным, а теперь не нахожу покоя. Боюсь стать жертвой заблуждения, ибо по сей день, что бы я ни делал, все получалось плохо.

Я совсем потерял надежду, потому что мои рецепты доброты никогда не приводят ни к чему хорошему. Мои весы подводят меня. Есть нечто мешающее мне безошибочно подобрать формулу добра. Всегда примешивается какая-то частичка от лукавого, и то, что получается, взрывается прямо у меня в руках.