Ион Деген - Наследники Асклепия

Мой первый гонорар достался мне при забавных обстоятельствах. Я работал главным областным ортопедом-травматологом в Кустанае во время подъема целины. Должность моя звучала весьма престижно. Но главным я был только потому, что кроме меня во всей огромной области площадью в двести тысяч квадратных километров не было ни одного ортопеда-травматолога. Даже прикрепленный самолет санитарной авиации «По-2» не облегчал моего положения. Травматизм при поднятии целины был как во время войны. Быт мой описать не представляется возможным. Я голодал в полном смысле этого слова. Купить что-нибудь съестное можно было только в часы, когда я работал.

В тот день из Семиозерки приехал Витя, геолог, мой киевский приятель. По пути ему удалось приобрести банку позапрошлогодней кабачковой икры. Он надеялся на то, что у меня найдется хлеб, и мы устроим пиршество. Но хлеба, увы, не было. Мы решили утолить голод баклажанной икрой в чистом виде. А пока я оставил Витю в моей так называемой комнате и вышел в хлипкое дворовое сооружение.

Отсутствовал я не больше минуты. Вернувшись, застал фантастическое зрелище. Витя с глазами, сверкающими от удовольствия и удовлетворения, и щеками, лоснящимися от жира, пожирал пищу, которая даже во сне не могла нам присниться. Перед Витей возвышался огромный каравай белого домашнего хлеба, чуть меньшая гора сливочного масла и вареная курица таких размеров, что я сперва принял ее за индейку. Зная меня, Витя торопился придать этим сокровищам нетоварный вид.

Ни тогда, ни после мне так и не удалось узнать, какой благодетель принес этот очень существенный гонорар. Несколько дней, пребывая в состоянии непривычной сытости, поедая царскую пищу, я еще в дополнение к ней съедал себя за грехопадение.

Только сейчас я вспомнил, что фактически это был не первый гонорар. Был и до него.

В день, когда закончилась летняя практика после четвертого курса, заведующий окружным отделом здравоохранения доктор Немеш предупредил Мордехая Тверского и меня, что вечером мы идем в ресторан. Так в Воловом называлось заведение общепита, несколько более шикарное, чем забегаловка. Ни у Моти, ни у меня не было сомнения в том, что, получив крупную для нас сумму денег за работу фельдшерами, мы должны будем оплатить эту выпивку.

Вечером доктор Немеш по пути зашел за нами в клуб, и мы направились в ресторан. Нам уже как-то представилась возможность увидеть это помещение, тесно заставленное столиками, накрытыми клеенкой. Но сейчас интерьер выглядел совсем необычно, нарядно и торжественно. Вдоль трех стен покоем стояли столы, застеленные скатертями с гуцульским узором. Стол, сервированный на троих, находился недалеко от двери у основания этого построения. За столами только с одной стороны плечом к плечу, как на параде, сидели лесорубы, человек сорок-пятьдесят в изумительно красивой гуцульской одежде. У каждого в руке деревянная палка в форме топорика, инкрустированная бисером.

Когда мы вошли в ресторан, гуцулы встали и как один человек отстукали палками по столу какой-то сложный ритм. В граненые стаканы была налита жидкость зеленого цвета. Выяснилось, что это ликер «Бенедиктин». Никаких других напитков в ресторане не оказалось. Был конец месяца. Водка в Воловом, вернее, в ресторане и в магазинах, до последней капли выпивалась уже в середине месяца, вслед за получением зарплаты. Потом пили самогонку. Но в ресторане сладкий ликер мы закусывали селедкой с луком и маринованными грибами. И вообще закуска под продолжающий литься «Бенедиктин» была обильной и основательной. Но главное — тосты.

Первым выступил пожилой лесоруб, которому полтора месяца назад я зашил внушительную рану на голове. Разбили бутылкой. Он поблагодарил банив дохтурив за добрые дела, которые они фактически подарили жителям Волового. Ведь зарплату даже настоящего врача нельзя сравнить с зарплатой лесоруба или плотогона. Он попросил панив дохтурив приехать сюда на работу после окончания института. (Письмо с такой просьбой от имени «громадськости» Волового они действительно отправили директору института).

Тосты следовали один за другим и щедро запивались «Бенедиктином». Поэтому, что сказали Мотя и я в ответных тостах, и смогли ли вообще сказать что-нибудь, не могу утверждать, хотя и у бывшего командира стрелкового батальона капитана Тверского и у бывшего командира танковой роты гвардии лейтенанта Дегена была отличная подготовка, позволявшая принимать весьма солидные дозы спиртного. Но точно помню, что наша попытка принять материальное участие в складчине была воспринята как оскорбление. А доктор Немеш, смеясь, сказал, что нам следует привыкнуть к выражению благодарности пациентов. Вот это и был мой первый гонорар. Мне очень приятно вспомнить его сейчас, сорок девять лет спустя.

Тишбар — так называется изысканный колбообразный стеклянный графин, вместо пробки закрытый изящным хромированным насосом. На горло графина надет круглый стеклянный поднос с шестью красивыми рюмками, наполняемыми содержащимся в графине напитком при нажатии насоса. Тишбар для меня не «охотничий трофей», не признание моего врачебного умения. Тишбар — символ беспримерного мужества и терпения подарившей его пациентки. А еще — напоминание о чем-то трансцендентальном, чего ни я и никто другой пока не могут объяснить. Я получил его в день выписки из больницы Тамары, накануне…

Ко мне обратилась женщина пятидесяти шести лет с жалобами на боль в позвоночнике. За несколько месяцев до этого она была прооперирована по поводу рака груди. Диагноз не вызывал сомнений: патологический перелом тел трех поясничных позвонков на почве метастазов рака. Я тянул время, разглядывая рентгенограммы. Я размышлял над тем, как бы поделикатнее объяснить ей, что, кроме моего лечения, она в основном должна быть под наблюдением онколога.

Словно услышав мои мысли, пациентка улыбнулась и сказала:

— Доктор, со мной можно говорить открытым текстом. Ваше разглядывание снимков красноречивее всяких объяснений. К онкологу я не пойду. Если можете, облегчите мои страдания. Я уже не жилец. Но у меня есть дочь. У нее тяжко протекает беременность. В семье обстановка такая, что, кроме меня, ей никто не поможет.

Понимая, что покой в постели не для нее, я наложил гипсовый корсет, моделируя его еще более тщательно, чем обычно, хотя к наложению гипсовых повязок всю свою врачебную жизнь относился с особой серьезностью. Я хорошо помнил мои мучения в гипсовых повязках и уроки достойных учителей (гипсотехник, которого я называл Скульптором, не уставал повторять: «Женщины и гипс любят, когда их гладят»).

Примерно через месяц из роддома в наше отделение перевели Тамару, дочку моей пациентки. Осложнение во время тяжелых родов — разрыв лонного сочленения. Тамара родила двойню.