Ион Деген - Портреты учителей

— Это ни к чему. Я его люблю.

— Отлично. Это великое чувство. А ты уже жила с ним?

— Папа, ну как ты можешь?

— А ты поживи, доченька, поживи. Может быть, это поможет тебе прозреть. Может быть, только плотское влечение ты считаешь любовью. Попробуй.

Не знаю, кто чувствовал себя более смущенным, дочка, или я, воспитанный на традициях расейского домостроя. И вдруг отец, — не кто-нибудь, а отец! — говорит дочери такие вещи.

И, словно этого было мало, Владимир Иннокентьевич продолжал:

— Чего тебе бояться? Есть противозачаточные средства. А даже если забеременеешь и захочешь сохранить ребенка, мы достаточно состоятельные люди, чтобы воспитать его без такого отца, который только искалечит жизнь твою и ребенка. Не торопись, доченька. Замужество — акт ответственный.

Увы, не часто внимают дети советам даже исключительных отцов. Ее замужество оказалось просто несчастьем. Уже в первый месяц выяснилось, каким подонком был ее избранник.

Общение с доктором Шастиным ломало стереотипы в моем сознании. До встречи с ним я был уверен, что ни один воин Красной армии не имел права сдаться в плен. Я бы ведь не сдался. Именно с этой позиции я судил всех, кто был в плену. Но ведь Владимир Иннокентьевич фактически тоже был в плену. Или то, что произошло с ним, не было пленом? Конечно, было. И вовсе не надо было находиться в лагере для военнопленных. Почему же я считал преступлением то, что мое государство совершило по отношению к доктору Шастину?

Только лет через пятнадцать появится «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, а вслед за ним — поток литературы в «самиздате» о сталинских лагерях.

Даже в Израиле социалистическое руководство страны и партийные функционеры чинили непреодолимые препятствия благороднейшему талантливому Юлию Марголиу, многие годы пытавшемуся опубликовать свою страшную книгу «Путешествие в страну Зека». (Лично мне эта книга, написанная в 1946 и опубликованная в 1959 году, кажется более значительным литературным произведением, чем «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына).

Поэтому рассказы доктора Шастина производили на меня ошеломляющее впечатление. Ко всему еще, они разрушали в моем сознании такое стройное здание моего марксистско-ленинского мировоззрения. Очень жаль, что я тогда не догадался хотя бы конспективно записать эти рассказы. Многое забылось. Многое оказалось типичным для «страны Зека» и описано «обитателями» этой «страны». Но один из рассказов доктора Шастина я осмелюсь воспроизвести.

Я уже знал, что ему пришлось перенести в армейском СМЕРШЕ, в тюрьме до так называемого суда, в лагерях, карцерах и пересылках. Поэтому мне было понятно его определение «курорт», которое он дал периоду работы хирургом в лагерной больнице.

Лично для него главным достоинством «курорта» оказалось не улучшение быта в аду, а возможность быть полезным зекам.

Дело даже не в том, что все свои врачебные знания и умение он в полной мере отдавал больным и заключенным. Он придумал, как можно спасти некоторых особо неугодных арестантов от этапа в лагеря усиленного режима. Для этого он госпитализировал их и даже производил какую-нибудь легкую, разумеется, ненужную операцию.

Около года деятельность доктора Шастина оставалась незамеченной. Даже рассказывая мне эту историю, он не знал, на чем тогда погорел. То ли случай с бывшим генерал-лейтенантом привлек к нему более пристальное внимание, то ли кто-то «стукнул».

Бывший генерал-лейтенант, герой войны, чье имя не раз появлялось в приказах Верховного главнокомандующего, в лагере оказался костью в горле оперуполномоченного, так называемого, «кума». Нет, он не бунтовал, не нарушал режима, не участвовал в крамольных беседах, не пререкался с начальством. Несмотря на относительно немолодой возраст и ограниченные физические возможности, он старался выполнить норму на лесоповале. Но почему-то вокруг него создавалась особая атмосфера, зеки подтягивались и вспоминали о попранном человеческом достоинстве, «стукачи» предпринимали максимальные усилия перебраться в другой барак, опасаясь за свою жизнь, хотя пока не произошло ни одной «производственной травмы». Люди из окружения бывшего генерал-лейтенанта покорно сносили карцер, но не шли ни на какие сделки с «кумом».

Генерала решили убрать в лагерь усиленно режима. Тогда Владимир Иннокентьевич положил его в стационар по поводу не существовавшей травмы голени.

С колоссальным трудом доктор Шастин раздобыл чужую рентгенограмму голени, на которой был виден остеомиэлит большеберцовой кости. По поводу этого несуществующего остеомиэлита Владимир Иннокентьевич прооперировал бывшего генерала.

Тот еще лежал в стационаре с загипсованной ногой, когда в больницу нагрянула инспекция.

Они появились в операционной внезапно. В этот момент доктор Шастин извлекал в рану аппендикс. Оглянувшись, он увидел за своей спиной человека в медицинском халате, под которым угадывались погоны.

Аппендикс, — для доктора Шастина это не было неожиданностью, — оказался без признаков воспаления.

Хирург мгновение колебался, как поступить, хотя внешне его колебания никак не проявились. Он отсек отросток, обработал культю и стал зашивать рану.

Мужчина с погонами под халатом извлек из тазика отсеченный отросток и стал его внимательно рассматривать.

— Шастин, вы прооперировали здорового человека!

— Больной поступил с признаками острого аппендицита.

— Где этот острый аппендицит? — закричал инспектировавший, чуть не ткнув в нос доктора Шастина отсеченный аппендикс.

— Если вы врач, вам должно быть известно, что имеют место случаи острой атаки, а во время операции обнаруживают интактный отросток.

— Я врач и я знаю, что десять лет — ничтожный срок для такого негодяя, как вы. Я лично сожалею, что не могу вас расстрелять.

Доктора Шастина не судили. Его перевели на общие работы в лагерь усиленного режима.

Всю войну, все годы заключения с ним был его довоенный большой хирургический набор, портативный деревянный чемоданчик с хирургическими инструментами. Даже в тюрьме, даже на этапах «великодушное» начальство оставляло большой хирургический набор, зная о золотых руках его владельца.

Когда измученный этап подошел к воротам лагеря, Владимир Иннокентьевич в очередной раз не без волнения ждал шмона, не зная, разрешит ли ему местное начальство взять с собой большой хирургический набор. Но еще до того, как их ввели в вахту, он обнаружил, что чемоданчик исчез. Как? Когда? Кто? Это было какое-то мистическое исчезновение.

Ночью, несмотря на смертельную усталость после мучительного этапа, несмотря на предстоявший тяжелый день, он не мог уснуть, переживая потерю большого хирургического набора.