Ион Деген - Статьи и рассказы

В конце первого месяца пребывания в Израиле мы приехали в Хайфу к ближайшей подруге моёй тёщи. Шушана чудом выбралась в Палестину в 1924 году. Она рассказала, как ещё в отрочестве они посвятили себя сионизму. Но Аделя, моя тёща, по какой-то причине не смогла удрать вместе с Шушаной. Кажется, говорила Шушана, её застукало ГПУ. «О! — Сказала Шушана, — вы не знаете, что это такое ГПУ!» Она упустила из виду, что бывшие советские граждане отлично осведомлены о ГПУ и о всех его трансформациях до нынешнего КГБ. «Да, — говорила Шушана, — я, будучи восемнадцатилетней девчонкой, сумела выбраться и вот уже пятьдесят три года здесь, а моя бедная Аделя застряла в этой проклятой России».

Спустя три года тёща прилетела к нам из Сиэтла. Сиэтл очень красивый город. Расположенный на холмах между заливом Тихого океана и огромным озером, он утопает в зелени. На востоке заснеженные горы. На юге сахарная голова круглый год покрытого снегом вулкана Ренир. Весь штат Вашингтон называют вечнозелёным — ever green. И всё-таки тёща была восхищена красотой Израиля. Да, здесь действительно замечательно. Но нет уже сил снова менять место жительства. Увы, не те годы. Ещё раз, в восьмидесятилетнем возрасте, она прилетела на свадьбу внука. Какой молодец! Какую чудесную речь на английском языке она произнесла! А ведь девять лет назад, когда мы выехали из Киева, она не знала ни одного английского слова.

Мы тоже часто прилетали в Сиэтл. У тёщи была комфортабельная комната в отличном доме престарелых. В приезд, когда мы в последний раз увидели её, когда она уже страдала болезнью Альцхаймера и не всегда узнавала свою дочь и меня, мы не могли не отдать должного безупречному вниманию и уходу, которым она была окружена.

В то последнее посещение мы посидели с ней в очаровательном саду, принадлежащем их дому. Затем зашли в её комнату. Всё это посещения я снимал видеокамерой.

В её сумеречном сознании вдруг, словно что-то щёлкнуло и наступило просветление. Она узнала нас. И слово Израиль разбудило в ней воспоминания. Она заговорила на иврите. Мы с женой обалдели. У нас не было ни малейшего представления о том, что она знает иврит. Даже в Израиле она ни разу не упомянула об этом. Даже рассказ её израильской подруги Шушаны почему-то проскользнул мимо нашего сознания. Вероятно, в тот вечер эгоизм новых израильтян, всё ещё в состоянии эйфории от всего впервые увиденного, повысил порог восприятия, и рассказ Шушаны о сионизме восторженных девочек, о ГПУ не застрял в нашем мозгу.

— Мама, — удивлёно спросила моя жена, — ты знаешь иврит?

— Шахахти, — (забыла) огорчёно ответила она. Я обратил внимание на произношение, на это горловое «Х», которое в Израиле так свойственно йеменским евреям. А тёща не прекращала удивлять нас. Она читала стихи Бялика в оригинале. Мы с женой сидели потрясённые. И вдруг тёща запела гимн Израиля «ХаТыква» — «Надежда». Как хорошо она пела! И тут мы с женой прослезились. Что ещё к этому можно добавить?

Можно было бы открыть Книгу и посмотреть, как у Экклезиаста написана эта фраза. Лень копаться. Тем более, что смысл её я знаю безошибочно: подарки портят сердце принимающего подарки. Не смею спорить с Экклезиастом. Но ведь из каждого правила есть исключения. Я, например, по поводу сердечных проблем впервые обратился к кардиологу в восьмидесятитрёхлетнем возрасте, хотя люблю дарить и получать подарки.

Много подарков я получал. Нет, не гонорар, а именно подарки. Извлечённый с того света, настрадавшись в госпиталях, я старался своим врачебным знанием и умением, а потом и опытом хоть в какой-то мере оплатить свой долг за спасение. Да, заработная плата врача более соответствовала подаянию, а не компенсации за тяжкий труд. Но ведь мной был выбран и установлен modus Vivendi. Выходить за его границы я позволить себе не мог. А подарки получал от уже выздоровевших, или от тех, для выздоровления которых приложил максимум усилий, оказавшихся, увы, недостаточными. В редких трагических случаях — даже от родственников умерших пациентов.

Разными были подарки. Букеты цветов — от скромненьких до просто роскошных. Бонбоньерки и торты. Вино и коньяки. Книги и граммофонные пластинки. Были подарки экзотические. Выдвинул сейчас ящик стола и увидел длинный чёрный мундштук. Даже самая бдительная советская таможня пропустила его, посчитав обычным приспособлением для курения. А между тем, лёгким движением рук этот мундштук превращается в финку, очень опасное холодное оружие. И вспомнил я подарившего этот мундштук знаменитого киевлянина, не весьма почитавшего уголовный кодекс. Немало потрудился я, чтобы вернуть его к жизни, а потом ещё поставить на ноги. Поставить его на путь исправления было уже выше моих возможностей.

Были подарки, не имевшие цены. Не погрешу против истины, назвав их бесценными. Однажды за несколько минут до начала работы приоткрыл дверь в кабинет мой пациент, заместитель председателя КГБ Украины. Я пригласил генерала зайти. Но он поклонился и закрыл за собой дверь. Мы жили метрах в ста пятидесяти от моей работы. Минуты через три по телефону позвонил сын:

— Пришёл какой-то тип в антисемитке. Впустить его? — Антисемиткой называли вышитую украинскую мужскую сорочку. Звонок сына несколько удивил меня. Он отлично знал генерала, считавшего себя вправе приходить к нам домой со своими болячками, не глядя на время и моё состояние. А я не мог ему отказать, так как жена его — врач-гинеколог. Нельзя нарушать клятвы Гиппократа.

— Впусти. И позвони, почему он пришёл. — Ещё через несколько минут сын рассказал, что генерал принёс двухлитровую бутылку канадского виски.

— Но ты ведь не любишь эту самогонку. — Добавил он.

К концу моего рабочего дня в кабинет вошёл генерал. Я поблагодарил его за подарок и продолжил:

— Вы же знаете, что я беру взятки борзыми щенками. Могли оставить здесь.

— Ну, чего вас затруднять?

— Но ведь дома могло никого не быть.

— Сегодня вторник. В этот день ваш сын не идёт в университет.

— Вы и это знаете?

— Мы многое знаем. — Он попрощался и ушёл. Минуту спустя и я вышёл из кабинета. Рядом с дверью сидел адъютант генерала, молодой майор, красавчик из недавних комсомольцев, модель для патриотических плакатов.

— Здравствуйте, Ион Лазаревич. Послушайте, зачем ваш Юрий сказал тип в антисемитке?

— А кто дал вам право подслушивать телефонные разговоры? Это ведь запрещено, как и перлюстрация писем.

— Когда вас будут судить, обойдутся без этих свидетельств. Помните, когда вы праздновали День победы, Виктор Платонович Некрасов пожалел, что не взял кинокамеру? А вы ему сказали, что Остап Бендер не советовал оставлять фотографии на память милиции. Помните, что он вам ответил? Тебе-то чего бояться? На тебя там не досье, а целая комната приготовлена. А вы знаете, он был недалеко от истины.