Ион Деген - Статьи и рассказы

— Спасибо, Лев Иванович. Я не курю.

— Жаль. Мне очень хотелось увидеть, где у тебя лицо.

Люди, знавшие заведующую кафедрой начертательной геометрии, не могли поверить в случившееся. Не только грубое слово, даже случайная ошибка в грамотной речи вызывала брезгливую гримасу на её интеллигентном лице. А тут…

Тяжко быть студентом в пятидесятилетнем возрасте. Даже заочником. Но Ивану Степановичу, скатившемуся с руководящей должности, понадобился диплом инженера, чтобы не скатиться ещё ниже. Пацаны в комнате общежития, в котором, приезжая на экзаменационную сессию, пребывал Иван Степанович, помогали ему всеми правдами, а чаще неправдами, преодолеть очередной барьер. Но начертательная геометрия! Эта старая ведьма (Иван Степанович так называл профессора, свою ровесницу) трижды заваливала его чертежи.

О её красном карандаше поколения студентов слагали легенды. Говорили, что он оставляет царапины на алмазе. Не было ни малейшей возможности избавиться от красных исправлений, прочерчивавших глубокие канавки в ватмане. Приходилось предъявлять новый лист.

Полночи пошло на четвёртый чертёж. Утром ребята проверили его. Не нашли ни единой ошибки. Иван Степанович вошёл в битком набитую аудиторию. Профессор позволила. Уважила возраст студента. Он развернул перед ней лист ватмана. Взором неторопливо планирующего орла, выискивающего добычу, профессор оглядела чертёж. И вдруг красный карандаш стремительно спикировал на кружок в верхнем правом углу и пересёк его. Словно ножом полосонуло Ивана Степановича.

— А это почему?

— Осевая линия.

— На х… мне ваша осевая линия?!

— То есть, как это — на х…?

Аудитория затряслась от хохота. Случается иногда невероятное.

— Вы заетэ, дохтур, чому я самая прынцыпияльная санитарка в нашей больнице? Бо я змолоду была такая. Мэни вже тридцать два года, пидстаркуватая я, а даже вы, я помичаю, зыркаетэ на мои грудя. А тогда, в девятнадцать лет! Нэ було в нешому сели дивкы такой красывой и складной, как я. Парубкы з уму сходылы. А ще если какому удавалось поцеловаты меня и дотронутысь до грудей, то хоч отправляй в сумасшедшую больницу. Що правда, я тоже иногда, когда менэ стыскував и целовал крепкий парубок, чувствовала у голови будто выпыла стакан самогону, а у спыни, вот тут — у крыжах, и внизу живота что-то такое сладкое обрывалось. Но я сказала, что до свадьбы никому нэ дам. И нэ давала. Это константация хвакту. Но однажды пришёл ко мне по обчественным делам секретарь партийной организации колхоза. Я была секретарём комсомольской организации. Посидел, значится. Поговорили. Выпили немного. Потом вже говорил о делах не обчественных. Но не тискал. Не целовал. Он же не парубок. Ему же уже было где-то под сорок. Но так сладко говорил, так сладко гладил, что в крыжах и внизу живота загорелся тот сладкий вогонь. Даже не понимаю, как мы пошли у кровать. А потом аж тремтила, когда он приходил ко мне. Но село это же вам не Киев. Пошли разговоры. И однажды пришла его жинка. Ушла от меня с двумя «фонарями» под глазами. Правда, я тоже была вся поцарапаная. А на другой день я получила от него письмо. Значится, он меня любит, но у него жена, дети, и жена хочет пойти в райком по поводу морального облику коммуниста. Поэтому, значится, он больше ко мне не прийдёт. А я была прынцыпияльная. Взяла красный карандаш и вверху навскосяк наклала резолюцию: «Не возражаю».

Когда я слышу об астрономических заработках современных футболистов, вспоминаю, как Жора Граматикопуло, полусредний нападающий киевского «Динамо» (сейчас его назвали бы полузащитником) в нашей ординаторской рассказывал хирургам, только что закончившим операции, о недавней поездке в Австрию.

Австрия! Тогда, в конце пятидесятых годов, да и потом, до самого отъезда из Совдепии, Австрия была от меня так же далека, как Полярная звезда.

Рядом с больницей находился Республиканский врачебно-физкультурный диспансер. Наше отделение оказывало хирургическую помощь не только украинским спортсменам, но и корифеям из разных столиц, в том числе — из Москвы. Но Жора был у нас на особом положении. Мы любили его мрачный юмор и неистребимый смачный грузинский акцент уроженца Сухуми.

Вот и сейчас он рассказывал о футбольном матче в Вене:

— Панимаете, мы вииграли у австрийцев со счётом два-один. Но австрийцы палучили вот такую кучу шиллингов. — Жора поднял ладонь над декой стола. — А мы палучили вот такую кучу, — Жора ещё выше поднял ладонь, — паздравительных телеграмм.

Доцент Василий Павлович (кличка у студентов-архитекторов Васька) щедро пересыпал свои лекции двусмысленностями. Порой весьма рискованными. Парни, большинство которых пришло в институт сразу после фронта, реагировали на них жирным смехом. Девушки, недавние школьницы, покрывались густым румянцем. Такая реакция — блаженство для Васьки.

В тот день группа сдавала проект — секция жилого дома. Девушка, чья нежная красота восхищала Василия Павловича, поставила перед ним доску с чертежом. Казалось, красота, изящность, общение с бывшими фронтовиками к двадцати одному году должны были избавить её от избыточной застенчивости. А она всё ещё оставалась робкой ученицей. К тому же в тот день она предстала перед грубияном Васькой простуженная, напрочь потерявшая голос.

— Что это? — Спросил он, ткнув карандашом в чертёж.

— Спальня. — Шепот её был едва слышен.

— А это что?

— Спальня оказалась непропорционально длиной, и я в торце отгородила альков.

— Ну, а дверь-то зачем из алькова в коридор?

Девушка растерялась.

— На всякий случай, — чуть слышно прошептала она.

Доцент не должен был сомневаться в том, что эта девушка не способна на двусмысленность. Но этот секретный шепот…

Васька тоже растерялся.

Инцидент можно было спустить на тормозах. Можно было обвинить вполне успевающую студентку третьего курса в том, что пришла на экзамен по фармакологии, не зная даже, как выписать аспирин. Но ведь она, подлая, из окна кабинета на четвертом этаже выбросила на улицу профессорские брюки. Ну, а дальше обычная административно-партийная мудистика.

На заседании парткома, заключая патетическую речь, профессор-хирург упрекнул своего друга:

— Мы все не шестикрылые серафимы. Но что же ты, старый козёл, снял штаны с обеих ног?

Футбольное поле университетского спортивного комплекса. Вратарь всем корпусом опёрся о штангу. Нападающие противника приближаются к его воротам. Вратарь, не меняя позы, флегматично изрёк: