Сухбат Афлатуни - Гарем

Нет, она ни за кем не приходила, и никто у нее не пропадал. Похоже, просто ошиблась квартирой.

Звонок, естественно, не работал (распотрошил Толик, Гуля Маленькая помогала), но Арахна не знала. Еще раз надавила.

Изнутри ее не услышали, но почувствовали: заскрипели шаги.

В разбитое окно подъезда ворвалась ласточка, покружила, вылетела.

Дверь открыла Фарида. Это означало, что в тот день именно она, Фаридка-Кришнаитка («А я не кришнаитка, сестры!») дежурила по входной двери.

Фарида высунула сонное лицо с нарисованными пунцовой помадой губами:

— А здравсте.

Арахна, заикаясь, спросила, здесь ли квартира такого-то.

Заики в гареме Иоана Аркадьевича еще не было. Ею заинтересовались.

— А вы заходить-подождите, — предложила своими пунцовыми губами Фарида. И, чтобы завязать беседу, задала любимый вопрос из своего миссионерского прошлого: — А как вы думаеть, Что Правит Нашим Миром?

Когда поздно вечером, уже после того как Арахна прошла через Небесный Поцелуй (так называлось первое, ознакомительное объятие с Иоаном Аркадьевичем) и ее стали покрывать усьмой, в квартире что-то…

Показалось.

Нет, все двигалось согласно своему космическому распорядку. Утлый лиф Арахны примеряла Старшая Жена (белье в гареме было общим); в кастрюле плавал борщ; старушка Софья Олеговна, показав Арахне косточку хурмы, пустившую к тому времени побег, удалилась руководить купанием Иоана Аркадьевича.

Арахна с малахитовыми бровями, которые наводила ей спичкой с ватой бывшая медсестра Зебуниссо, сидела на кухне; холод пробегал по ее тонким ногам и рассыпался ледяными искрами в области лодыжек.

Вдруг Зебуниссо остановилась и прислушалась к себе:

— Земтресение?

Подумав, решила:

— Не земтресение.

Строго посмотрела на Арахну:

— Внутри страшно стало.

Электричество начало меркнуть. Закашлял холодильник.

— И-е? — удивилась Зебуниссо и заехала Арахне усьмою в глаз.

Глаз заплакал.

Свет исчез полностью; квартира лениво засуетилась. Было слышно, как в темноте вынимают из ванны Иоана Аркадьевича и он ворчит и об кого-то спотыкается. Потом появляются свечи, две, кажется. Обе ради экономии давали не свет, а какие-то сумерки; к тому же та, которая горела в кухне около плачущей Арахны, скоро погасла.

Чтобы увидеть хоть что-нибудь, Зебуниссо зажгла газ.

— День сегодня кругом неудачный, — философски заметила Зебуниссо, — утром целый день почка болела, теперь света нет. Теперь слушай, сестра-хон…

Расходуя на свои ветвистые брови остатки усьмы, Зебуниссо нашептывает Арахне законы Первой Ночи. Вздыхает: ой, пропадет коровье сердце в холодильнике. Арахна кивает, ничего не слыша.

«Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет», — читает в коридоре Гуля Большая кому-то из бессонных детей.

Арахна встает над кухонным столом: сливающиеся с темнотой волосы; крупные неправильные губы, живущие своей внутренней, тревожной жизнью; колючий платок с дикими розами. Грудь и живот, на которые газовая конфорка бросает беспокойные полумесяцы света.

Ветер распахивает окно, пытается выдернуть запрыгавшую занавеску.

Ууввууу — несется по квартире. Падает банка с хурмой, кружится по полу, извергая мокрую землю. Задыхается газовая горелка, гаснет.

Зебуниссо борется в темноте с рамой, тарахтит шпингалетом.

Арахна проходит через Залу. «И кораблик подгоняет». Фарида, уже без страшной утренней помады, ведет ее за руку. Перед черной прямоугольной дырой в спальню Фарида обнимает Арахну, поблескивая в темноте заколкой:

— А не стыдись… Все как муж-жена делай. А скор все равно Конец Света, точны сведения, проверены. Потом покажу. И четырь всадника. Все по полн-программе. И настоящ дракон будет. Стыдиться не над.

Фариде, похоже, хотелось еще раз прижаться своим плоским, как скрижаль, телом к дрожащей Арахне, но, передумав, ограничилась быстрым склизким поцелуем. И засмеялась, вталкивая Арахну в пыльное нутро спальни.

Из темноты на нее, голую, смотрели два маленьких красных глазка.

Две тлеющие соломинки индийских благовоний (откуда они завелись в этой скудной квартире?). Воздух волнами наполняла ритуальная горечь.

Арахна опустилась на пол и стала ледяными пальцами искать своего супруга.

Где-то внизу, у корней дома, по шамкающей глине проехала машина, протащив по потолку спальни световой послед. Перед Арахной выросли лежащий на узком пружинном матрасе Иоан Аркадьевич, запеленатый по самое горло в простыню, и еще одна седая фигура в углу. Когда глаз приспособился к темноте, Арахна разглядела в этой фигуре хранительницу хурмы, Софью Олеговну; в руках у нее помещался кулек со спящим младенцем, которого Арахна тоже, кажется, узнала: ей показывали его, хнычущего, днем, и говорили: «Анна Иоановна». Старуха и младенец спали одинаковым молчаливым сном.

Арахна дотронулась до Иоана Аркадьевича — и отдернула руку.

Он тоже спал .

— З-здравствуйте — п-приехали, — сказала Арахна самой себе.

Нет, ее на кухне предупреждали. Она слушала как-то рассеянно, усьма щипала.

Арахна склонилась над Иоаном Аркадьевичем. Нанесла, как акварелист на влажную бумагу, первый мазок-поцелуй. Второй.

Сильней.

Сон Иоана Аркадьевича был крепок и нерушим.

Только уголки губ полезли куда-то вверх и замерли в разбалованной улыбке.

— Не п-притворяйтесь… — попыталась угрожать Арахна.

Пробралась тонкой рукой под простыню, в которую был окуклен Иоан Аркадьевич.

Под простыней руку встретило размякшее, доброе тело безнадежно спящего человека.

Сквозь античные складки простыни смышленая, попрошаячья ладонь Арахны пробиралась все ниже…

— Стоп, — радостно закусила губу Арахна; рука замерла, а затем рывком распеленала Иоана Аркадьевича. — Сто-оп.

Услышав привычное стрекотание пружин, Фарида отняла ухо от двери. Села на пол. Встала. Снова села. Нащупала рядом с собой футляр со скрипочкой Алконоста.

Спальня ныла, вздыхала и ухала; Фарида за дверью, сдавив раздвоенным подбородком скрипку, бесшумно и исступленно махала над ней смычком.

— А-а! — Иоан Аркадьевич сжимал во сне Арахну.

— Д-да, да… спи, — задыхалась Арахна, проваливаясь в новую огненную пустоту.

Просыпался и засыпал младенец Анна Иоановна; Софья Олеговна кормила ее своей ветхой грудью, в которой, следовательно, имелось молоко.

Фарида за дверью уже не изображала безмолвный скрипичный концерт, а сидела смирно и ждала, когда новенькая почувствует голос совести и даст другим (Фариде, сегодня ее очередь) доклевать оставшиеся после нее крохи Эроса.

За окном, еще темным, уже угадывается раннее утро. Фарида засыпает как раз за пять минут до того, как из спальни выходит растрепанной тенью Арахна. Колючий платок охватывает ее узкие бедра, но она не чувствует его уколов. Глядя на раскиданные по всему линолеуму гаремные тела, она прислоняется спиной к косяку и начинает смеяться.