Сухбат Афлатуни - День сомнения

— …И гонорары за все это получать, — ядовито улыбнулся Акчура и посмотрел на Исава, изучая, какое действие произведет на него эта откровенность.

Исав выплюнул огрызок и снова принял вид зрителя. Не слишком, правда, заинтересованного — зевнул.

Зато Марину Титеевну эти «гонорары» как-то нехорошо ужалили:

— Да не смеши наро-од! Еле концы сводим, даже на машину не скопили, и… и, между прочим, этого твоего извращенца на эти гонорары и содержим по полному люксу… И шпро-оты ему, и витамины (покосилась на огрызок)… и бюро интимных услуг!

Акчура побелел:

— То, что мы с Исавом были когда-то… это никого, слышишь! не должно касаться…

— А я и не тебя под этим «бюро» имела в виду — остынь.

Акчура застыл:

— А кто… ты кого-то приводила, говори… Кто бюро? ты, что ли, это бюро?!

— Ну, я бюро.

Акчура расхохотался:

— Я… я-то думал, что это я… я его предал, и мучился, как дурак, как последний дур-ррак! а он… он-то, оказывается и знал это все — молчал, и еще с ней… Господи, да когда же это у вас все случилось? ха-ха…

— А прошлый раз и случилось, когда он тут с рукописями своими… шалил, — усмехалась Марина Титеевна, беспокойно посматривая на Исава. — Жалко его стало, не старик еще, ну и что, что графоман: что же его теперь от женщины совсем отлучать? Жалко стало… Да что ты все как помешенный смеешься?! — обиделась она, наконец.

Исав подошел к Акчуре:

— Это неправда.

Акчура замер на полусмехе; Марина Титеевна как будто обиделась еще больше…

— Та-ак! — Акчура повернулся к Исаву. — Наша уважаемая Валаамова ослица, наконец, отверзла свои… Так что там у нас неправда?

— Я не прикасался к твоей… мачехе. Да, предлагала… Уже почти обняла. Я тоже в первый… момент — обнял. И отказал.

— Так… Ха! Так обнял или не прикасался? Только честно — спал с ней? Спал?!

Тут рассмеялась Марина Титеевна, мелким и колючим смехом (Акчура хорошо знал этот смех и что от него можно было ждать):

— А я, к вашим сведеньям, и не говорила сейчас, что прямо спала! Жалела. Жалела, как дура… Эх-х! Чувствовала, что гомик, а пожалела… — бросила она Акчуре и, не останавливая смеха, втолкнула тряпку в ведро и собралась мыть полы.

Продолжить это полезное дело ей не удалось.

Акчура схватил ее за ворот и рванул к себе; увидев его безумные зрачки, Марина Титеевна прошипела:

— На мать руку поднял… На беззащитную, да?

— Ма-ать? Да вы путаете что-то, — Акчура все сильнее сжимал ее воротник. — Это вы отца в могилу отправили, беззащитная… Не смейте называться матерью, Ма-ри-на Титеевна!

— Отпусти… а кто вырастил… отпусти…

— Отпусти ее, Акчура.

Как всегда, слова Исава были неожиданными и с какой-то властью над Акчурой. Он ослабил хватку — мачеха вырвалась и со всей силой хлестнула по лицу Акчуры тряпкой:

— Ну, пожалеешь… Уж я все твои секреты с книжками всем на чистую воду…

И, не договорив, бросилась к выходу.

Оттолкнув Исава, Акчура в два прыжка нагнал ее и, уже не растрачиваясь на сжимание горла, сбил ее на пол. Замелькали удары.

— Полиция… — всхлипнула Марина Титеевна, прежде чем на нее обрушилась темнота.

— А она здесь.

Акчура поднял голову. Над ним возвышался молодой участковый в форме американских ВВС.

— Ну, кто так убивает, — посетовал участковый, одной рукой поднимая с пола тело Марины Титеевны. — Ах, уважаемый человек в городе, а убить по-человечески не может… Так это надо дэлать, — участковый собрался показывать как.

— Не надо…

— А! Понимаю, помэнялись планы. Ну, тогда у вас с ней будет много возни, много… — вздохнул незнакомец, возвращая тело обратно на пол. — Я вообще-то здесь по другому делу. Ермак Тимофээвич конвертик передал.

В трясущихся руках Акчуры оказался запечатанный конверт.

— Ермак Тимофеевич, сам? Как… вы меня здесь нашли?

— А работочка такая: находить кого надо, где надо и когда надо…

Отдав честь, участковый зашагал прочь, гремя в темноте подошвами.

— Ми… Митенька… — застонала мачеха. — Плохо… Митя, воды…

— Сейчас… сейчас, Марина Титеевна…

— Это он? — Эль весело затушил сигарету.

— Видимо. Обещала в одиннадцать. — Триярский тоже услышал шум мотора. — Основную интригу я тебе изложил. Стоп! то, что ты об этом думаешь, держи пока в себе; не вздумай выбалтывать в машине.

Эль выдал одну из своих фирменных недовольных рожиц («как знаете»), притормозил около зеркала, проверив прическу… и выбежал следом за Триярским.

Снаружи сигналили.

Вымуштрованный шофер подъехал прямо к калитке; садясь, Триярский заметил у него под глазом небольшую опухоль.

— Едем через Саробзор, — сказал Триярский.

— Это ж в два раза дальше! — возмутился легким тенорком шофер.

— Мне нужно тебя расспросить до встречи с хозяйкой.

— Не-е… Разговоры будете иметь с Аллой Николаевной. Мне достаточно хорошо пока платят, чтобы я молчал.

— Пока платят… Синяк, конечно, еще болит… но мозги-то она тебе не выбила, и ты понимаешь, что означает потеря …

— …хозяина! — вставил с заднего сиденья Эль. Триярский посмотрел на него. Эль послушно зажал рот ладонью.

— Не будем отвлекаться… как вас по имени? (Триярский заметил, что они все-таки едут через Саробзор).

— Лева.

— Итак, Лева. Вчера вечером хозяйка посылала тебя… куда? В офис она звонила, пара-тройка друзей тоже пожимает плечами… Следовательно, командирует к тем друзьям, к которым она не имела горячей охоты звонить… а также в те места, куда звонить бесполезно…

Ладони шофера стали оставлять на поверхности руля влажные пятна…

— Таких мест для солидных людей в нашем микро-городе не так уж много… «Монте-Карло»? Или «Веселый чебурек», но это попроще… У Малыша Шахруха — живая музыка и куча других очень живых вещей… Арт-клуб «Зойкина квартира», американцы хвалят… ну и «Гелио»… Так, «Гелио»? — Триярский неожиданно повернулся к Элю и послал этот вопрос ему…

Эль, наблюдавший физиономию шофера со всей ее сложной игрой в зеркальце, кивнул:

— Ага, «Гелио»… еще вернее — «Зойкина квартира».

— Не было его там, — процедил шофер.

— Не сомневаюсь. Но, чтобы получить эту ценную информацию, достаточно получаса, ну, часа, а не целую ночь — тебя ведь целую ночь не было… Город пустой, светофоры не мешают… да ты на них и днем не сильно реагируешь.

Машина и вправду летела. Согласившись на крюк, шофер отыгрывался скоростью.

— Следовательно, где-то ты провел больше времени… может, в «Зойкиной квартире»?

— Перекрывают! — взвизгнул шофер. — Перекрывают. Я же говорил, лучше по прямой!

Въезд на Проспект Ахеменидов (раньше Красных Ткачих) перегородил полицейский газик. Из газика выскочило грозного вида пузо в фуражке и замахало жезлом. На Триярского эти процессы за стеклом не произвели никакого впечатления.