Вячеслав Дегтев - Последний парад

бей первым! По его команде вы ударили, и ударили дружно, и ошеломили боевиков, рассеяв их и смешав ряды, но вскоре они ответили, и ответили крепко, и вы сразу же почувствовали звериную их, волчью хватку, и получили первые боевые уроки, и почуяли на морозе, как пахнет братская кровушка, и, встретившись с первыми потерями, самой шкурой безошибочно распознали древний и всемогущий язык матери-смерти, понятный всему живому на земле, и поначалу лишь удивились, что все так просто, вот только что ребята были живы, курили, кашляли, дышали на озябшие руки, шутили: «Христос акбар? — Воистину акбар!» — и вот уже они холодные, и уже окоченели, и ничего, ни-че-го, ровным счетом ничего не изменилось в мире, который не содрогнулся, не перевернулся и не рассыпался прахом — холодный, ледяной мир просто не заметил утраты. Может, в самом деле, вселенная и не подозревает о нашем существовании, а смерть — это всего лишь иная, неизвестная нам форма жизни? И не один вспомнил в эти минуты о Боге…

Однако кровь ожесточила вас, и вот вы уже без содрогания валите боевиков, хоть и кричат они с излишней страстью «аллах акбар!» — но всякая страсть охлаждается кровью, — валите, как валили когда-то их бородатых, по-звериному смердящих предков наши пращуры, деды-прадеды, лихие атаманы-казаченьки, солдатушки славны, бравы ребятушки, и умираете так же стойко, как может умирать только терпеливый русский воин, который завсегда на бой, на пир и на рану крепок был. И вот…

И вот — рота уходит на небо. Строем. Один за одним…

Все мы знаем, что рано или поздно умрем, но все равно не верим в собственную кончину, а потому всякая религия есть форма подготовки к смерти, а путь воина — есть путь преодоления страха смерти. Егорка был еще очень молод, его еще не ужасала та бездна, та вечная тьма, куда всем нам предстоит уйти безвозвратно, уйти и никогда уж больше не вернуться. Он убедил себя, что ТАМ души солдат встречает святой Георгий-Победоносец, покровитель русского воинства, — в окопах не бывает атеистов, — и заставил себя поверить, что в ужасной этой мясорубке есть некий скрытый смысл и есть какое-то высшее предназначение. Что за ним, за его спиной стоит родина, мать, друзья, любимая девушка Вика, которая поклялась дождаться… А как еще вынести все это безумие? Он не сообщал ни о тяготах службы, ни о плохой кормежке и вечно сырых, протекающих сапогах, ни о засилье всяческих инородческих «землячеств» и дедовщины — что попусту огорчать? — это его чисто мужские проблемы. Денег просил не посылать, все равно отберут, писал, что все хорошо, успешно осваивает, постигает военное искусство, и это было правдой, ибо он считал, что все эти трудности и тяготы — и есть искусство выживания. Если ты не способен решить такие простые проблемы, как защита собственного достоинства, то где уж там думать о защите достоинства страны…

Он не мог даже предположить, что для кого-то все эти красивые слова — пустой звук, и даже их живые жизни — всего лишь мертвая цифирь в сухих сводках. Всегда у нас потери исчислялись экипажами, расчетами, батальонами, полками, а когда и армиями — «бабы еще нарожают»… Это деды именно этих солдат запечатлены на первых кинолентах о Красной Армии: идут в лаптях и онучах крестьянские парни, «сыны трудового народа», идут обреченно на убой за чьи-то «идеи» — против таких же малограмотных парней, с таким же выражением смирения и жертвенности на простецких, скуластых, беспородных и вовсе не «интеллигентных» лицах, и там и там — те же «пскавския» да «пенза толстопятая», с такими же разнокалиберными ружьями на плечах, гнали их, сердешных, тогда друг против друга на убой, как скотину, гонят и сейчас… Что изменилось? Опять борьба «идей» закончилась войной людей.

И вот — опять те же лица с тем же выражением обреченности, те же устаревшие «стволы», к которым и патронов-то как всегда в обрез, те же куцые зипунишки-бушлаты, сейчас, правда, новенькие, но на рыбьем меху — Россия, бедная моя Россия!.. Твоим «новомученикам», как баранам, поотрезали головы, а их канонизировали, и теперь они вроде как «заступники» — какие же они заступники?! А всякие «затворники» и «столпники», которые по сорок лет просидели в теплых кельях или зачем-то простояли на «столпах» — а кто-то их кормил все это время, — что это за «угодники»?! Народ, готовый всех «понять» и у всякого просить прощение неизвестно за что — разве достоин такой народ уважения?

Вот нацмены и восстали. Посчитав, что народ, который надували десятки раз всевозможные проходимцы и который готов «одобрять» кого угодно, лишь бы дали бутылку водки да посюсюкали, — такой народ не имеет права на существование. И сразу же на племена, которые считают доброту проявлением слабости и из всех методов убеждения на них действует лишь огнестрельное оружие, — сразу же на те племена пролился «зеленый» дождь и под свое крыло их взяли всевозможные «некоммерческие фонды». И вот — результат…

Рота уходит на небо. Строем. Один за одним…

Но солдат наш не изменился. Мир спасет простота. А Россию — русский солдат. Но, видно, не пришло еще время. Но оно придет. А пока… пока время скорбей, то есть — время приобретений. Ведь это только у глупых сердце в доме веселья, у мудрых — в доме плача…

Огненная, трескучая вьюга гудит вокруг, грохочет, воет по этим черным, ледяным горам. И, вал за валом, ползут, наседают, валят «звери», в самом деле как обезумевшие, обложенные волки. И уходят, уходят наши солдаты, деревенские, в основном, парни, у которых, у каждого, есть где-то мать, родные и близкие. Ребята умирают молча, без малодушного нытья и патетических выкриков. Да, у нас есть не только плакальщики и нытики, но есть еще и те, кто способен хорошенько дать по зубам. И таких — много!

Вот… вот еще двое душ отлетело. Миг — и кончился путь, и ни сына уж, ни дочки… Еще в двух семьях забьются матери в крике, заламывая руки и раздирая одежды, а у отцов на висках засеребрится иней. Усатый Павлуха и Вован с казачьим «шевелюром». Один электромонтер, другой — тракторист. Оба с глухих хуторов, где не было даже десятилеток и где все девчонки после восьмилетки срывались в города, потому ребята и не переписывались ни с кем, не нашлось для них невест. Оба «старики» и оба сержанты — ох, и натерпелся же от них Егорка-салажонок, особенно от Вована. Ну так на то она и служба… Сейчас он им обоим закрыл остекленевшие глаза, чтоб не сыпалась в них земля и снежная пыль и каждого ощупал на предмет оставшихся гранат и неотстреленных магазинов. Не обижайтесь, ребята, на нас, что пока еще живы, а лучше подождите нас ТАМ, согрейте местечко.

Эх, Егорка! Видно, с минуты на минуту подойдет и твоя скорбная очередь. Правду говорят: не называй человека счастливым, покуда он жив; просто ему пока что везет. Но «везенье» — дело зыбкое… Вишь, как прут! Чачакают самопальные чеченские «Борзы», лают итальянские «Беретты», да бубнят румынские «Калаши», бухают арабские «Рашиды» и стрекочут израильские «Галилы» — словно весь мир против нас ополчился. Прут и прут, и будто переводу им нету! Да, похоже, не нянчить тебе своих деток, Егорша. Какой-нибудь миг и все — рядовой Стрижов был солдатом… Заплачет, забьется в крике, проклиная вдовью судьбину, твоя рано поседевшая мама, а любимая Вика, когда узнает, зарыдает, вырвет из своих пышных каштановых кудрей клоки, расцарапает опухшее, в слезах, лицо, поплачет, погорюет, поубивается, а потом, весенним сиреневым теплым вечером, отопрет кому-нибудь заветную свою калитку в саду. И лишь иногда, когда уже выйдет замуж за парня, который будет похож на тебя, станет накатывать на нее беспричинная вроде, неясная для мужа тоска и печаль, — это когда ей будешь сниться ты, несчастный Егорка, щуплый воин с тонкой шеей, сидящий сейчас, в новом, но уже порядком замызганном бушлате, за бруствером и экономно посылающий одиночные, смертельно закрученные пули в черноту вьюжной ночи, — лишь затвор хлестко лязгает. Своего сыночка Вика наречет твоим именем, и мужа иногда во сне будет называть «Егорушкой». Не попомни же ей зла, солдат. Живым — живое… Ведь любить до самой смерти она будет тебя, тебя одного. Эх, рано ты уходишь, Егор. Очень рано. Но все-таки троих… нет, теперь уже четверых «зверей» уносишь с собою.

Читать дальше