Эльвира Барякина - Ж. Замечательных людей

Ки Тай— жилец большой отдельной квартиры. Все семейство Ки Тая производит мелочный товар. Денег торговля приносит довольно, но ртов в квартире столько, что все равно не хватает. Ки Тай и его Ки Тайчата живут замкнуто, сами ни к кому не лезут, и в гости никого не зовут. По дому ходят слухи, что нрав у Ки Тая крутой. Чуть кто проштрафится — сразу хватается за ремень. Что там творится за железной дверью, неизвестно. Ки Тайчата никогда никому не жаловались.

Сэр-Пэр Британец— самый хитрый жилец. Когда-то ему принадлежало полдома, но то ли Британец не уплатил налоги на недвижимость, то ли перессорился со всеми жильцами… В общем, Сэр-Пэр отказался от собственности в пользу домоуправления. Дружит с Америкосом, но прямо в драку за него не лезет. Любит манипулировать и оставаться чистеньким. Профессиональный дипломат.

Руссия Ивановна— владелица огромной квартиры с шикарным видом. Капитальный ремонт в квартире не делали с момента постройки дома, но Руссия Ивановна уверена, что ее жилье — самое лучшее. С соседями отношения напряженные, ибо они, по мнению Руссии Ивановны, ее не уважают. Имеет кучу дипломов, похвальных грамот и удостоверение почетного донора. Руссия Ивановна — специалист широчайшего профиля. В принципе, умеет делать все, но ленится. Распродает антикварную мебель из собственной квартиры — тем и живет. Часто просит в долг у домоуправления, мадам Европы, Америкоса и Британца. Те дают, за что Руссия Ивановна ругает их на общем собрании жильцов.

Иран Персинеджад— дебошир, хулиган и истязатель жены и детей. По совместительству заведует котельной. Кровный враг Америкоса. Америкос сначала увещевал его подавать тепло за зарплату, установленную домоуправлением, но Персинеджад его на хер послал. Сказал: «Моя котельная: захочу — вообще без тепла останетесь. А будешь выпендриваться, я на тебя порчу нашлю». Америкос требует отдать ключи от котельной и пугает Персинеджада полицией.

Мадам Европа— образцовая дама. Обладает изящными манерами и высокооплачиваемой профессией. Квартира обставлена с выдающимся вкусом. Америкоса презирает из принципа, но из принципа с ним же и дружит (так как с остальными дружить еще противнее). Персинеджада, Али абу и Ки Тая на словах уважает, но в душе тоже презирает, как незнакомых с работами Рафаэля. В молодости была крайней оторвой, но сейчас успокоилась, остепенилась и старается по возможности не участвовать в конфликтах.

А Сам Был Ладен— штатный призрак дома. Все о нем говорят, но никто его не видел. Ходят слухи, что он Америкосу окно разбил. Теперь обещается под дверь нагадить.

ЖИЗНЬ

19 апреля 2007 г.

Перебирала старые фотографии и в альбоме, доставшемся от бабушки, нашла пожелтевшую карточку. Молодая женщина с темной косой через плечо. Не глаза — а очи, не губы — а уста.

Антонина, сестра деда. Он запирал эту карточку в столе, а как умер, бабушка ее в альбом переложила. Что ей без толку валяться?

Тяжелая, роковая красота. За такую в иные времена отправляли на костер. Антонину же направили в парикмахерскую, стричь головы трудящимся. Зеркала, сверкающий инструмент… В витрине — портреты Сталина и Орловой.

Антонина накидывала на клиента простыню и ласково спрашивала:

— Одеколон «Тройной» желаете?

— Желаем! — выдыхал клиент. — Все желаем!

Холод ножниц, нежность пальцев… А в зеркале такая красота — хоть бросай портфель с ответственными документами и беги за ней на край света. Впрочем, зачем бежать? Товарищ Романова всегда здесь — с 8 утра до 5 вечера.

Раз в парикмахерскую зашел человек в гимнастерке с малиновыми петлицами — высокий, седой, с пистолетом. Велел обрить себя наголо, а потом — дать адресок. Антонина засмущалась.

— Я вечерами на рабфаке учусь, так что меня все равно дома не бывает.

Человек не настаивал. Поблагодарил и вышел.

— Тонька, глянь!

Подруга из дамского зала подтащила Антонину к окну. Человек отъехал от парикмахерской на роскошном «Паккарде».

— Дура ты, прости Господи! Такого мужчину упустила!

Но Петр Кондратьевич (так звали человека) вскоре опять появился. Был в отличном расположении духа, шутил, предлагал девушкам папиросы. А потом сказал, что теперь знает не только Антонинин адрес, но и почему ее во дворе «Царевной» дразнят.

— У нас фамилия — Романовы, — поспешно сказала она.

— Да знаю я, знаю. Ты меня не бойся. Я ж не зверь.

Свадьба была тайной, но пышной — на загородной даче Петра Кондратьевича. Стол ломился от кушаний. Антонина, видавшая такое лишь на натюрмортах, так объелась, что у нее разболелся живот.

— Привыкай, Царевна! — посмеивался муж.

Она его почти не видела: Петр Кондратьевич оставлял ее на даче и уезжал в Москву. Единственное, что требовалось от Антонины — это беречь себя. Она была беременна.

Дочь нарекли Эльвирой. Так звали даму из американского фильма [10] Фильм американского режиссера Эдварда Седжвика «Свободна и легка» (1930 г.). В роли Эльвиры Планкетт — Анита Пэйдж. , который смотрел Петр Кондратьевич.

— «Свободна и легка», — повторял он название. — Пусть будет такой.

Однажды Петр Кондратьевич приехал и велел собираться.

— Куда?

— На Север.

Разболтанный поезд притащил их в Архангельск. Оттуда грузовой машиной по бесконечному проселку. Петр Кондратьевич курил и смотрел мимо лица. Спросить о том, что случилось, было немыслимо.

Деревня в снегах. Люди в форме.

Им выделили просторную избу.

— Почисти тут все, — сказал Петр Кондратьевич, брезгливо глядя на чужие, только что оставленные вещи.

Антонина кружилась с тряпкою по избе, выкидывала ненужное, расставляла нужное.

В красном углу висели иконы. Антонина подумала и решила их убрать: все-таки муж — офицер НКВД. В засохших цветах за иконой лежала бумажка с молитвой: «…угаси горящий в нас пламень греховный и покаянием ороси изсохшая сердца наша».

Она не сразу осознала, куда приехала. И только увидев людей, роющих за околицей котлован, поняла — лагерь. На улице — сорокоградусный мороз. А они — дохлые, беззубые, — ломами били землю. И каждое лицо — как обугленное.

Петр Кондратьевич был начальником лагеря.

— Дешево отделался, — цедил он нервно. Вешал шапку и шинель, обтирал голову платком и садился обедать.

Лагерь находился совсем рядом, минут двадцать пешком, но Антонина обходила его как чумной дом. Но его присутствие ощущалось — разговорами, собачьими голосами, следами на снегу.

Петр Кондратьевич был то хмур, то нарочито весел.

— Терпеть, Царевна! Терпеть.

Иногда в избу влетал розовощекий, в сливочном тулупе молодец, кидал руку к козырьку и радостно спрашивал:

— Товарищ Басыров! Разрешите обратиться! Куда жмуриков будем складывать?