Нодар Джин - История моего самоубийства

— Дурная дочь! — повторил Розин. — Все дочери замужем, а с ней Бог меня проклял! С ней у меня позор! Мать моя от нее при смерти, а у жены началось сердце! Все было хорошо — и вдруг беда! Я думал — Бог не наказывает без предупреждения, но Он молчал, — Розин отер пот с розовых ресниц и вздохнул. — У нас тут к тому же не осталось мудрецов, как ваш раввин Меир: он знал что значит молчание Бога и что делать, когда делать уже нечего. Это и есть мудрость.

— Что случилось? — обратился я к девушке.

Она протянула Роберту петуха, а Розин буркнул мне:

— Не скажет. Спросиєте вашу уважаемую мать.

И пока с петухом в руках Роберт перешептывался с Розиным, мать отвела меня в сторону и рассказала, что несколько месяцев назад в Тбилиси из Заира приехал учиться очень черный негр с бородавками по имени Самба Баба, вонявший, как заверяли знающие люди, запахом африканского навоза. Алла Розина влюбилась в него и вверила ему девственность. Надо знать эту семью, сказала мать, чтобы представить весь ужас случившегося: оплот наших ритуалов, редкий остаток истлевшего тут Израиля! Когда Розин приехал в город из Польши во время войны, он уже был богат, но тут он умножил состояние, нарожал детей, построил синагогу, жертвовал деньги беднякам и сиротам, выдал дочерей за ученых женихов, купил всем по дому и набил их добром плотнее, чем — зерна в распухшем гранате. Дочки у него здоровые и красивые, но их не сравнить с Аллой. Приезжали свататься со всей Грузии, из Москвы, из Киева, из Польши, но она никого не одарила и взглядом. Заманивали сниматься в кино — тоже нет. Аркадий души в ней не чаял, нанимал лучших педагогов, обучил французскому. Алла росла умницей, играла на скрипке, окончила школу с медалью и пошла в медицинский. Потом вдруг начала темнеть в лице, худеть и опаздывать домой. Почуяв неладное, родители напустили на нее сестер выведать тайну. Одной из них она призналась, что любит юношу, который недавно прибыл из Парижа. Никто бы даже не подумал, что парижанин мог быть неевреем. Опасались только, что, подобно большинству французов, он, увы, мог быть атеистом. Поручили сестре уговорить Аллу пригласить юношу в семью, чтобы выяснить его отношение к Богу, ибо сомневаться в чьей-либо любви к Алле было бы глупо. Боюсь, отнекивалась та. Чего бояться-то, подбодрила сестра, человек — не из курдской деревни ведь, из Парижа! А вера в Бога — дело, слава небесам, наживное!

Алла расхрабрилась и привела юношу домой.

После окончания шока, в который Розиных вверг вид юноши, трагизм ситуации обрел в их глазах глубину библейской коллизии. Негр! Дом у Розиных был до этого «чист»: даже грузины не переступали порога — и вдруг такое! Самба Баба! Хуже: он жил в Париже, а родился в Заире! Самбу с воплями погнали из дому, и, прежде, чем броситься к аптечке с каплями, распахнули окна выветривать заирский дух. Но Алла, окинув спокойным взглядом разбросанное по дорогим диванам и креслам родное семейство, дернула плечами и произнесла немыслимое: никого, дескать, из вас не люблю, и все пропади пропадом — ваши деньги, обычаи и наживной Бог!

Наутро Аркадий метнулся в милицию раздавать взятки, чтобы выселить Самбу из города. Отказали, сослались на Москву: центральное распределение. Тогда розинские зятья подкараулили заирца, детально избили и пригрозили, что прирежут, как африканского пса, если тот не смотает своих черных удочек. Самба смотал, и, хотя все в городе судачили о розинском позоре, Аркадий с женой благодарили Бога за то, что все утряслось. Алла вернулась к учебе, снова стала брать уроки музыки, а Аркадий хлопотал над планом выдачи ее замуж в России, ибо в Грузии никто кроме охотников за его имуществом на нее уже не позарился бы. Сама она, увы, о замужестве по-прежнему не хотела и слышать. Не интересовали ее и участившиеся приглашения на свидания, поступавшие от любителей легкой любовной наживы. Свою благодарность Богу за наступление покоя Аркадий выражал в пожертвованиях синагоге.

И вдруг — снова беда! Снова прислали негров, и из того же Заира! Алла точно с цепи сорвалась: переходила из одних черных рук в другие. На виду у всего города, на посмешище всей общины! Аркадий тайно встретился с неграми, рассчитывая подкупить их и заставить отказаться от Аллиных притязаний. Те его не поняли: как же так, — конец 20-го столетия, беспроволочные телефоны, полеты на Луну, родина победившего социализма — и такая косность!

И тогда на помощь пришел Роберт. Мать его занималась знахарством, понатаскав в этом и сына. Кроме того, в тюрьме, куда он угодил за растление малолетних, Роберт сдружился с ассирийцем Шахбазовым, который писал стихи о черной магии и поведал ему об искусстве управления чужими душами. Этого Шахбазова я помнил со студенческих лет: он был полоумным рифмоплетом и рассказывал всем, будто в одной ассирийской рукописи, которую переводил в куплетах на русский, сказано, что каждая душа, узнав о назначении воплотиться в человека, глубоко об этом горюет и молит Бога не посылать ее в человеческую плоть, — место плача, скорби и боли, но Господь, дескать, неумолим: на то Он и Господь. Поэтому, уверял Шахбазов, человек рождается против своего желания, живет против желания, умирает против желания, а душа возвращается вверх и трепещет в ожидании Страшного суда. Поскольку же душа любого человека пребывает нехотя, с нею легко войти в заговор, твердил ассириец. Как и все сказанное Шахбазовым, я считал это глупой выдумкой, но позже вычитал такое же в Талмуде… А ассириец, кстати, повесился наутро после того, как его отпустили на свободу…

По словам матери, Роберт взялся помочь Розину за крупную сумму. Раз в день, ранним утром, от встречался с девушкой наедине в своей квартире и, говорят, шептал над ней заклинания с тем, чтобы ее душа расторгла договор с сатаной, а вечером, в присутствии Аркадия, умерщвлял в своей мастерской черного петуха. Однако прежде, чем полоснуть его ножом по горлу, Роберт требовал у девушки прижать птицу на мгновение к своей порочной плоти.

— Тихо! — сказал я матери и шагнул в угол, где над канавкой для стока крови суетились Роберт и Алла.

— Где Аркадий? — спросил я у резника, но, беззвучно шевеля мясистыми губами, он не слышал меня и не видел. Правая рука Роберта держала за ноги вздрагивавшего петуха, а другая лежала на шее девушки. Алла — с поникшей головой — стояла к нему впритык и посматривала на меня исподлобья. Мне показалось, что в тепле ладони на ее шее и в моем неясном взгляде она учуяла то, что лежит по другую сторону добра и зла. Зрачки у нее помутнели, но она их не стеснялась — и не моргала. Закончив молиться, резник зубами задрал рукава и обнажил заросшие желтым мхом мускулистые руки. Потом взметнул петуха в воздух, прижался к девушке плотнее и стал крутить птицу над ее головой.