Минако Оба - Три краба

У выхода со скучающим видом сидел мужчина в розовой рубашке.

– Пора закрывать, – сказал он.

Казалось, он ждал, пока Юри все осмотрит.

От неожиданности Юри вздрогнула, круто повернулась и, пошатнувшись, чуть не села на пол.

Мужчина успел подбежать и подхватить ее под мышки.

– Спасибо! – Юри смущенно покраснела. – У меня что-то с равновесием… Вдруг ни с того ни с сего падаю… Муж ужасно сердится. Особенно если это происходит в публичном месте. В самом деле ужасно неудобно. На этот раз вы меня спасли от позора. Еще раз благодарю. Ну, всего хорошего.

Юри пошла.

– Подождите секундочку, – сказал вдогонку розовый. – У вас что-то пристало к каблуку. Надо снять, а то опять поскользнетесь.

Юри осторожно, чтобы не упасть, одной рукой оперлась о диван, стоявший у выхода, и осмотрела подошву.

– Нет, на левом каблуке.

Набойка на левом каблуке стерлась и висела клочьями.

– Ничего не пристало. Это набойка совсем сносилась. Юри потянула за длинный завернувшийся клочок кожи. Кожа стала рваться под пальцами, как старая тряпка. Обнажился деревянный каблук.

– Ничего не поделаешь, туфли-то старые, – с раздражением сказала Юри. – Не знаю, что делать. Так я всю кожу сорву.

– У меня нож есть.

Розовый вынул из кармана перочинный нож и отрезал разлохматившийся кусок кожи.

– Благодарю вас. Вы очень любезны, – не без иронии сказала Юри.

– Ну что вы! Такой пустяк… – мужчина двусмысленно усмехнулся.

Юри вышла из павильона. Куда же теперь пойти? Она не знала. Остановилась у выхода, прислонилась к стене. Перед павильоном – подсвеченный неоновыми лампами – бисерными брызгами рассыпался фонтан. Рядом, на лужайке – одинокий вяз. Под вязом стояла каменная скамейка. Пока Юри раздумывала сесть или не сесть, скамейку заняла какая-то парочка.

В выставочных павильонах погас свет. Из дверей вышел мужчина в розовой рубашке. И чуть было не налетел на Юри.

– О-о, вы все еще здесь? Как хорошо! Вот, возьмите, пожалуйста. Вы забыли на диване сумочку.

Розовый держал в руках сумочку Юри.

– Оригинальная отделка, – сказал он, протянув ей сумочку, расписанную водорослями и рыбками. – Вы забыли сумочку на диване. Я уж собрался отнести ее в контору…

– Спасибо…

Юри удивилась – как же так, она не заметила, что у нее пустые руки. Наверно, положила сумку на диван, когда розовый срезал лохмотья кожи с каблука.

– Я, должно быть, ужасно рассеянная, – сказала Юри. Рядом с выставкой был тир, где выдавали премии за удачную стрельбу. Лупоглазые смешные куклы, плюшевые, полосатые, как тигры, кошки, лопоухие слоны, выскакивали и скрывались за стойкой. По соседству с тиром находился киоск. Там продавали фруктовые соки. Они били тоненькими фонтанчиками в стеклянных цилиндрах. Пахло кофе.

Юри двинулась дальше. Мужчина в розовой рубашке шел за ней.

– Хотите кофе? – сказал он, позвякивая мелочью в карманах брюк.

Юри ничего не ответила, но продолжала идти перед ним, не сворачивая.

Розовый, поставив локти на прилавок киоска, протянул Юри бумажный стаканчик, над которым поднимался ароматный парок.

– Вы действительно немного рассеянная. Выпейте кофе, это бодрит.

Он почти насильно заставил ее взять стаканчик. У него были черные, очень жесткие волосы с сильной проседью и светло-зеленые глаза.

– Знаете, я на четверть эскимос, на четверть трингитт, на четверть швед, на четверть поляк…

Чудной человек, хоть и седой, но ужасно непосредственный, ребячливый. Взял и сразу отрекомендовался – выложил всю свою родословную.

Он еще видно, молодой, подумала Юри, а седина совсем не показатель возраста.

– Не куришь?

– Да нет… У меня плохое горло. Не знаю, может быть, рак…

– Рак – это плохо. Но ты постарайся, пожалуйста, поживи еще, а там, глядишь, изобретут какое-нибудь средство.

– А во мне нет никакой крови, кроме японской. Ни малейшей примеси, даже на одну шестнадцатую… Хотя, кто знает, может быть, мои предки тоже были эскимосами.

– Вполне возможно. Нет, даже наверняка так и есть. Ведь в древней древности люди запросто топали из Аляски в Сибирь. По льдинам. Значит, и в северную часть Японии могли попасть.

– Наверно…

Он расстегнул верхнюю пуговку розовой рубашки и покрутил головой, словно задыхался от духоты.

– А ты, должно быть, любишь розовое, – сказала Юри.

– Да нет, не то чтобы люблю. Но жена купила, вот и ношу…

– Красивый цвет, – рассеянно сказала Юри, разглядывая обручальное кольцо на пальце розового.

– Быть женой – очень трудная профессия? – спросил он.

– Не труднее, чем быть мужем.

– Легких профессий вообще, значит, не бывает…

– По-видимому, – согласилась Юри и добавила, взглянув на часы: – Мне надо идти.

– К мужу?

– Кажется, да…

Юри пошла; она чувствовала, что мужчина идет за ней, но ей было лень его отогнать.

В пятницу вечером в парке было многолюдно. Юри бездумно смотрела на двух подростков, громко визжавших в огромном крутящемся стакане. Они тесно прижались друг к другу. Мини-юбка девушки задралась, волосы обвили руку юноши. Этот аттракцион назывался «Приглашение на безумный чай». Звучала цирковая музыка. Пахло гамбургскими бифштексами. Юри направилась к ракетам. Когда-то давным-давно они с Такэси мечтали покататься на таких вот ракетах. Было это в Токио, еще до их свадьбы. Они встретились и пошли в парк «Горакуэн». К аттракциону стояла длиннющая очередь, они встали, постояли немного, но у них не хватило терпения дождаться… Вход на монорельсовую дорогу находился рядом с ракетным аттракционом. Вагоны сияли в ярком фиолетовом свете. Юри посмотрела на мужчин и женщин, с криком и визгом взлетавших в ракетах. В такой поздний час детей в парке уже не было. Взять билет, что ли, подумала Юри.

– Прокатимся на ракете? – предложил розовый.

Юри кивнула. Она не привыкла к таким мужчинам, которые оказывались рядом тогда, когда меньше всего о них думаешь.

Протягивая Юри билет, он обнял ее за плечи.

– Я боюсь. Вдруг не выдержу, – сказала Юри.

– Ты когда-нибудь каталась? – спросил он. Теперь он был в пиджаке.

– Н-нет… – покачала головой Юри.

– Ничего, ты держись за меня.

И Юри снова вспомнила парк «Горакуэн», длинную очередь. Тогда они с Такэси так и не покатались.

«Да ну их, эти ракеты! Мы тут целый час прождем!» – сказала тогда Юри. Глаза Такэси затуманились от огорчения. Потом потемнели, когда она сказала, что ей может стать плохо. А потом стали очень мягкими и нежными, когда она сказала, что боится… И она вдруг почувствовала усталость, оттого что так чутко реагировала на незначительные изменения во взгляде мужчины. Сейчас у нее не возникло ни малейшего желания взглянуть в глаза розового. Она молча пропустила мимо ушей поток его слов.