Гонсало Бальестер - Дон Хуан

Почему я сделал это? Да разве мы знаем, почему поступаем так, а не иначе! Возможно, потому, что итальянец, не переставая улыбаться, начал мягко тянуть меня за собой. Или потому, что его любезная улыбка выражала мольбу. Или мне стало любопытно. Или от скуки.

Он привел меня в ближайшее кафе. Но, прежде чем мы вошли, предупредил:

— Следуйте за мной и не смотрите по сторонам, пока мы не сядем. Мой хозяин с дамой и…

Он извинился за то, что шел впереди меня. Я двигался за ним. Это было самое обычное парижское кафе, маленькое и уютное. Может, я и сам когда-нибудь сюда забредал. Мы направились к столику, стоящему в самом углу, он сел спиной к залу, а мне указал на стул у стены.

— Отсюда вы можете его увидеть. Справа, стол у окна. Вон тот господин мой хозяин.

Нельзя сказать, чтобы его хозяин показался мне человеком особенно примечательным или, наоборот, совсем заурядным. Я увидел подтянутого мужчину лет сорока, моложавого, в сером костюме, у него были седые усы и седина на висках. При слабом освещении мои бедные близорукие глаза больше ничего разглядеть не сумели. Еще я заметил, что он носит темные очки, впрочем, как и я.

— А девушка? Вам хорошо ее видно?

— Она сидит ко мне спиной.

— Она красивая, но сказать так о женщине в Париже все равно что не сказать ничего. Мне почему-то кажется, что вы с удовольствием взглянули бы на нее поближе.

Он изобразил руками в воздухе некие прелести, к коим я всегда был неравнодушен, и подмигнул мне.

— Моему хозяину тоже нравятся такие женщины. Только подумайте! Сколько совпадений! Вы отлично поймете друг друга.

В этот миг девушка начала подниматься, и я сумел разглядеть ее получше: высокого роста, стройная, в черных брюках и черном свитере. Она накинула на плечи серое пальто, надела перчатки. Господин тоже встал. Его движения, да и весь облик показались мне знакомыми, хотя утверждать, что жизнь когда-то близко сводила нас, я бы не рискнул. Он выглядел очень элегантно, ему была свойственна та редко кому доступная элегантность, когда костюм не столько одевает человека, сколько помогает выразить себя.

Девушка пошла к выходу — высоко подняв голову, глядя куда-то в пространство. Господин вежливо следовал за ней, но пылкой влюбленности в этой вежливости не замечалось.

— А теперь? Вы узнали его? — спросил итальянец.

— Нет.

— Жаль. Поверьте, мне и впрямь жаль. Я привел вас сюда, чтобы вы с первого же взгляда вспомнили его имя. Если бы вы сразу воскликнули: «Ах, да это же такой-то!», я бы ответил: «Да, разумеется!», а потом дал бы все необходимые объяснения. Но вы не узнали его, и тут я ничего не могу поделать. Клянусь, мне очень жаль. Ведь назови я вам теперь имя моего хозяина, вы расхохочетесь мне в лицо, примете за сумасшедшего или, что еще хуже, посчитаете, что над вами издеваются. Да, я весьма огорчен нашей неудачей, но придется подождать до следующего раза. Ах, знали бы вы, как мне неприятны такие ситуации! И конечно, я вечно в них попадаю. Но все логично, логично…

Он встал, взял трость и шляпу.

— Теперь или позже, но вы непременно все узнаете, и каким-нибудь более естественным способом, я хочу сказать — мягко, без шока, без ощущения абсурда, которое непременно возникает у всякого, кто находит разгадку самостоятельно. И это должно случиться очень скоро, ведь вы собираетесь покинуть Париж в ближайшие дни… Когда вы уезжаете?

— Не знаю.

— Задержитесь. Вы уже видели декорации, а всего через несколько дней состоится премьера замечательной пьесы, каких в вашей стране ставить не умеют. Подождите. Я пришлю вам билеты.

Больше он ничего не сказал, кивнул на прощание и выбежал на улицу. Я подошел к окну и увидал, как он удаляется той же прыгающей походкой, в ритме шутовского танца, только теперь трость и цветок поменялись местами.

Я почувствовал за спиной чье-то дыхание, услышал громкий стук сердца, но последнее, наверно, мне только показалось. Женщина, по виду официантка, тоже приблизилась к окну и смотрела поверх моего плеча, но вовсе не на итальянца, который уже успел исчезнуть за углом, она смотрела туда, где остановились девушка в черных брюках и ее спутник.

Ей, этой официантке, было лет тридцать, и она мне сразу понравилась. Она смотрела на девушку с отчаянием, с бешенством и даже что-то пробормотала, но я не разобрал что именно, ведь я хорошо понимаю французский, только когда общаюсь с иностранцами, которые владеют им так же дурно, как и я.

Но тон реплики и выразительный взгляд официантки привлекли мое внимание. Я вернулся за свой столик и принялся листать книгу, а на самом деле наблюдал за девушкой, которая удалилась в угол, сникшая и одновременно разъяренная. Прошло сколько-то времени, и я окликнул ее, желая расплатиться. Она ответила, не повернув головы:

— Спасибо, месье. Лепорелло уже заплатил.

Мне стало так смешно, что я едва сдержался, чтобы не расхохотаться, едва дотерпел до улицы, но на улице смеяться мне уже расхотелось. Первое впечатление — будто я столкнулся с какой-то запутанной и достаточно комичной интригой — быстро рассеялось, стоило мне сообразить, что я не просто столкнулся с этой интригой, а оказался в нее затянутым в лучшем случае как объект шутки. Имя Лепорелло, естественно, тотчас привело на память имя Дон Хуана Тенорио, и предположение, что Лепорелло был не столько шутом, сколько мошенником, я, само собой, распространил и на его хозяина, а также — во всяком случае, в тот миг — на спутницу хозяина и на официантку из кафе. Они дурачили меня, по крайней мере, собирались одурачить, хотя я не мог уразуметь, с какой стати они это делали и зачем. Легко вообразить, какой вид у меня был, когда, остановившись посреди тротуара, я, смущенный, огорошенный и достаточно сердитый, размышлял над этой загадкой. Если кто-нибудь из них следил за мной, он мог насладиться этим забавным зрелищем.

Наконец я сумел взять себя в руки и кинулся в сторону кафе, где имел обыкновение ужинать мой приятель, испанский священник. Не знаю, почему я сразу подумал о нем и почему так боялся не застать его на месте. Я даже взял такси. Священник еще не ушел. Он спокойно пил кофе.

— Знаешь, кем называет себя тот тип в шляпе с широкими полями? — спросил я.

Священник уже успел о нем позабыть.

— Ну тот, что изучал богословие в Саламанке… в начале XVII века.

— Твой призрак?

Я улыбнулся.

— Вот именно. Нет, он не призрак, он мошенник, как я сразу и подумал. Он говорит, что он Лепорелло.

— Это какой-то вздор.

— Думаешь, если два типа изображают из себя Дон Хуана и его слугу, это такой уж вздор?

— Я хотел сказать — розыгрыш.

— Розыгрыш, дорогой падре, тоже одна из форм жизненного поведения, наравне с прочими. Он имеет свой смысл и иногда бывает интересным и даже замечательным. Но когда речь заходит о мошеннике, то избранный им род розыгрыша говорит о многом.