Милан Кундера - Смешные любови (рассказы)

— Вот как! — удивилась докторша.

— Но тем самым я отнюдь не хочу сказать, что вы мне не нравитесь. Скорее наоборот.

— Значит, поэтому, — сказала докторша.

— Да, вы мне нравитесь, и даже очень.

— Тогда почему бы вы не взяли меня? Потому что я сама не вешаюсь вам на шею?

— Нет, думаю, это не имеет к делу никакого отношения, — ответил Гавел.

— А что же имеет?

— Вы любовница шефа.

— И что из этого?

— Шеф ревнует вас. Он бы огорчился.

— У вас есть моральные устои? — рассмеявшись, спросила докторша.

— Видите ли, — ответил Гавел, — в жизни у меня было столько связей с женщинами, что я научился чрезвычайно высоко ценить мужскую дружбу. Эти отношения, не запятнанные идиотизмом эротики, суть единственная ценность, какую я познал в жизни.

— Вы считаете шефа своим другом?

— Шеф много для меня сделал.

— Для меня несомненно больше, — уточнила докторша.

— Возможно, — сказал Гавел, — но речь идет не о благодарности. Я просто люблю его. Он отличный малый. И привязан к вам. Если бы я стал домогаться вас, я считал бы себя подлецом.

— Я не думала, — сказала докторша, — что именно от вас услышу такую пылкую оду во славу дружбы. Вы предстаете передо мной, доктор, в совершенно новом, неожиданном свете. Вы, вопреки всякому ожиданию, обнаруживаете не только склонность к чувству, но и направляете его (и это тем более трогательно) на старого, седого, облысевшего человека, который примечателен лишь своей комичностью. Вы сегодня обратили на него внимание? Как он не устает выставляться? И все время тщится доказать некоторые вещи, в которые никто не верит:

Во-первых, он стремится доказать свое остроумие. Вы заметили? Он непрестанно болтал, забавлял общество, отпускал пассажи типа «доктор Гавел подобен смерти», придумывал парадоксы касательно счастливого брака (будто я не слышала их уже сотни раз!), пытался разыгрывать Флайшмана (будто для этого требуется сколько-нибудь остроумия!).

Во-вторых, он старается доказать, что расположен к людям. А на деле ненавидит любого, у кого еще остались волосы на голове. Но тем усиленнее он старается. Он льстил вам, льстил мне, был по-отечески нежен с Алжбетой, да и Флайшмана дурачил так осторожно, чтобы тот ни о чем не догадался.

А в-третьих, и это самое главное, он хочет доказать, что он супермен. Он отчаянно старается прикрыть свой нынешний облик обликом прошлым, какого, увы, давно уже нет и в помине. Вы, конечно, заметили, как ловко он подсунул нам историю отвергшей его шлюшки, причем с одной лишь целью: пробудить воспоминания о своем неотразимом в былые годы облике и прикрыть им свою жалкую плешь.

— Все, что вы говорите, сударыня, недалеко от истины, — ответствовал Гавел. — Однако все это дает мне лишний повод любить шефа, ибо все это трогает меня больше, чем вы думаете. Должен ли я смеяться над лысиной, которая не минет и меня? Должен ли я смеяться над упорным стремлением шефа быть не тем, кто он есть на самом деле?

В старости человек либо смиряется с тем, чем он стал, с этими жалкими обломками самого себя, либо не смиряется, но если не смиряется, как прикажете ему поступать? Ему ничего не остается, как делать вид, что он не такой, каким кажется. Ему ничего не остается, как старательным притворством создавать впечатление того, чего уже нет, что окончательно утрачено; выдумывать, изображать и выставлять напоказ свою веселость, жизнелюбие, товарищескую сердечность. Воскрешать свой моложавый облик, пытаться слиться с ним, подменить им себя нынешнего. В комедии, которую разыгрывает шеф, я вижу самого себя, свое собственное будущее. Если, конечно, у меня достанет сил не покориться послушно судьбе, что, несомненно, было бы куда большим злом, чем играть эту печальную комедию.

Вы, наверное, правильно раскусили шефа. Но таким я люблю его еще больше и никогда не смог бы нанести ему удар, из чего следует, что я никогда не смог бы вступить с вами в связь.

— Дорогой коллега, — взяла слово докторша, — между нами меньше разногласий, чем вы предполагаете. Ведь и я люблю его. Ведь и мне не меньше, чем вам, его жаль, а уж признательность моя должна быть во сто крат больше вашей. Без его помощи я бы никогда не получила этого отличного места. (Вы же знаете это, как знают все, причем даже слишком хорошо!) Вы думаете, что я вожу его за нос, что изменяю ему? Что у меня есть другие любовники? С каким бы удовольствием ему доложили об этом! Я не хочу причинять зла ни ему, ни себе, и потому я гораздо более скована, чем вы можете представить. Я абсолютно не свободна в своих поступках. Но меня радует, что мы с вами наконец поняли друг друга. Потому как вы единственный человек, с которым я могу позволить себе изменить шефу. Вы ведь действительно его любите и никогда не причинили бы ему боли. Вы будете предельно деликатны. На вас я могу положиться. С вами я могу предаться любви, — сказала она и, усевшись к Гавелу на колени, стала расстегивать ему рубашку.

Ах, стоит ли спрашивать…

Ночь сменило утро, и Флайшман вышел в сад, чтобы нарезать букет роз. Потом сел в трамвай и поехал в больницу.

Алжбета лежала в отдельной палате в терапии. Флайшман подсел к ее кровати, положил букет на ночной столик и взял ее за руку, чтобы проверить пульс.

— Ну как, вам уже лучше? — спросил он.

— О да, — ответила Алжбета.

И Флайшман сказал прочувствованным голосом: — Нельзя делать такие глупости, девочка моя.

— Конечно, — сказала Алжбета, — но я уснула. Поставила воду для кофе и уснула как дура.

Онемевший от удивления, Флайшман не сводил с Алжбеты глаз, ибо такого благородства он никак не ожидал от нее: Алжбета не хотела отягощать его жизнь укорами совести, не хотела отягощать своей любовью и отреклась от нее!

Он погладил ее по лицу и, окрыленный чувством, стал говорить ей «ты»: — Я знаю все. Ты не должна мне лгать. Но я благодарен тебе и за эту ложь.

Он понимал, что такого благородства, самоотверженности и преданности он не найдет ни у одной другой женщины, и его охватило непреодолимое желание отдаться порыву безрассудства и попросить ее стать его женой. В последнюю минуту он, правда, удержался от столь опрометчивого шага (будет еще предостаточно времени попросить ее руки) и сказал лишь следующее:

— Алжбета, дорогая Алжбета, девочка моя, эти розы я принес тебе.

Алжбета, в удивлении уставившись на Флайшмана, спросила: — Мне?

— Да, тебе. Потому как я счастлив, что я здесь с тобой. Счастлив, что ты вообще есть на свете, Алжбетушка. Наверное, я люблю тебя. Наверное, даже очень люблю. Но поэтому, наверное, будет лучше, если мы все оставим так, как есть. Наверное, мужчина и женщина становятся ближе друг другу, когда не живут вместе, а просто знают друг о друге, что они есть, и благодарны друг другу за то, что они есть, и за то, что друг о друге знают. И для их счастья достаточно одного этого. Спасибо тебе, Алжбетушка, спасибо за то, что ты есть.