Неджма - Миндаль

С самого начала нашей связи Дрисс настаивал на том, чтобы выдавать мне в конце месяца по сто дирхамов, «жалование», как он это называл. Он хотел подарить мне финансовую независимость, которая облегчила бы мои отношения с тетушкой Сельмой и позволила бы почувствовать себя «совершеннолетней и взрослой». Эта идея показалась мне нелепой, но я не стала отказываться от денег. Он настоял на том, чтобы я записалась на курсы машинисток-стенографисток, чтобы я снова взялась за учебники, снова взялась за французский язык и чтение. Я послушалась — не то чтобы меня убедили его аргументы, мне просто хотелось ему угодить.

Я отказалась от чадры ради платьев, которые он дарил, ради туфелек на каблуках, шелковых цветастых платков и украшений, стоящих целое состояние. Тетушка Сельма ворчала: «Раз уж он трахает тебя и содержит, что мешает ему жениться? Он делает из тебя высококлассную шлюху!»

Жениться? Но мы уже были мужем и женой, и листок, подписанный перед адулами, [42] Adouls — религиозные нотариусы. мало что изменит, утверждал мой любовник. Я верила ему. Перед тем как заняться любовью, он заставлял меня читать целые страницы Ламартина, исправляя орфографические ошибки, а заодно и дикцию.

— Скоро возьмешься за Расина, если будешь стараться! — весело приговаривал он.

— Зачем это? Для чего мне может понадобиться вся эта дребедень?

— Для умственного развития. А еще для того, чтобы зарабатывать на жизнь.

— Как же я буду работать? Ведь у меня нет никакого диплома.

— У тебя ведь имеется справка о начальном образовании и несколько лет колледжа. Предоставь это дело мне. Скоро ты будешь восседать за письменным столом и подписывать кучу ненужных бумажек.

Он сдержал свое слово. Менее чем через год он добился для меня места секретарши в одном из агентств государственной авиакомпании. Моя зарплата была смехотворно низкой, но я с невероятной гордостью приносила ее домой.

Тетя Сельма не позволила мне отдавать в конце месяца все деньги:

— Это твои деньги, и ты должна свободно ими распоряжаться. Ты хочешь делать свой вклад в расходы? Хорошо, но научись управлять своими финансами и экономить, чтобы никогда не терпеть нужды.

Дрисс также открыл мне сберегательный счет на почте. Позднее у меня появился банковский счет, но и сегодня я сохраняю свою почтовую книжку, словно идущий сквозь годы свет давно исчезнувшей планеты.

Я любила Дрисса и научилась говорить ему об этом простодушно, насладившись его телом. Он улыбался чуть грустно и отечески нежно трепал меня по щеке:

— Девочка, что значит любить? Нашим эпидермисам нравится тереться друг о друга. Завтра ты встретишь другого мужчину, тебе захочется погладить его по затылку, сжать его между ногами. Я уйду в прошлое.

Я кричала с ужасом:

— Никогда!

— Не говори глупостей! Да и я могу встретить женщину, даже женщин, мне может захотеться их лизать.

— Не люблю, когда ты говоришь непристойности. Такие его речи напоминали мне моих мегер-золовок и, не знаю почему, печальную участь имчукских хаджалат.

Благодаря Сайду я узнала, что своими прелестями можно торговать, как это делают хаджалат — деревенские отщепенки, которых тетя Таос обвиняла в том, что они «выставили себя на продажу». Заинтригованная, я подумала: «Так значит, они делают так же, как я, а я поступаю, как они. Но зачем поднимать столько шума из-за подобных пустяков?»

Женщины, имена которых произносили шепотом, предваряя его возмущенными «Аудху-биллах! [43] Aoudhu-billah! — Храни нас Аллах! », жили без мужчины и поэтому считались бесстыдницами. Их было трое — мать и две дочери, но грехи их, шептали жители деревни, тяжелы, как грехи всего человечества. Они жили в одиночестве с тех пор, как исчез их отец, ушедший в паломничество. Некоторые говорили, что он умер в Священной земле, другие шептали, что он поселился в Касабланке и его женщины «работают на него».

Как женщины могли-«работать», если никогда не выходили из дома? Ну вот, теперь я это узнала.

Я с лихорадочной жадностью подбирала всякий слух, что ходил о них. Под любым предлогом я бродила вокруг дома с красной черепичной крышей. Дом им подарил бывший фермер; его окна выходили прямо на реку. Женщины огородили дом невысокой белой стеной, по которой карабкались дикие вьющиеся растения, скрывавшие фасад; их перепутанные стебли служили ширмой.

На углу всегда стоял смуглый мужчина с огромной головой, служивший сторожем. Он также был и посыльным. Когда начинало темнеть, мужчина незаметно исчезал, оставляя место деревенским парням, которые сменяли друг друга более или менее скрытно.

Сестры иногда появлялись на улицах Имчука. Мать — никогда. Девушки переходили площадь, закутанные в чадру, так что видно было только один глаз, слишком густо обведенный тушью. В деревне поговаривали, что у них уродливое лицо, бледные щеки, плоская фигура и тяжелые ступни.

Иногда одна из сестер заходила к портнихе Арем или переступала порог мавзолея Сиди Брахима. Также они посещали баню, и все знали, что женщины покидали большой зал, лишь только заслышав, что пришли хаджалат.

Мне удалось вдоволь налюбоваться на них в тот день, когда мы пошли к бассейну с горячей водой. Заметив их, моя мать повернулась и убежала. А я не сошла с места, пожирая их глазами. Очень красивые близняшки. Тела, затянутые в комбинации из тонких кружев, белели, как алебастр. Груди, удивительно полные, сверкали розовыми сосками, похожими на зернышки граната. Невозможно было различить, какого цвета глаза под бровями-полумесяцами. И это те чудовища, которых беспрерывно оскорбляли и проклинали во всех уголках Имчука? На взгляд девочки-подростка, их плоть, их кожа, их бедра были воплощением желания, которому невозможно противостоять.

Нагнувшись за ведром горячей воды, я задела бедро одной из сестер. Когда я подняла голову, щеки у меня пылали, в глазах потемнело, и тут я увидела ее улыбку — улыбку королевы дальней страны. Она взяла мое лицо в ладони, как кубок, и поцеловала меня в уголок рта, сначала легко, потом горячо и настойчиво. От ее губ у меня закружилась голова. Я убежала крича. За моей спиной смеялась царица Савская, о которой особенно часто рассказывал мой учитель:

— Приходи, когда хочешь, девочка! Твоя слюна — сахар и мед, — бросила она мне, не обращая внимания на мир и его эшафоты.

Мать ждала меня в предбаннике, нахмурив брови, с подозрительным взглядом:

— Что ты там делала? Почему сразу не вышла? Разве я не запретила тебе смотреть на распутных девок?

— Я поскользнулась, когда бросилась бежать! Я, кажется, потеряла сознание.

Это лишь наполовину было ложью, моя голова еще шла кругом от удовольствия, которое я умудрилась вкусить прямо под носом у целомудренного Имчука. Поцелуй девки жег мне уголок рта и кружил голову.