Денис Гуцко. - Без пути-следа

Когда Митя говорил ей, что он чувствует себя чужим в России и что он другой, «не российский русский», она слушала, но думала, что он играет с самим собой в какую-то затейливую игру. Может быть, немного чудит, но безобидно. Она решила: пусть, значит, в этой игре он находит что-то, ему необходимое. В конце концов, и в самом деле оторвался от привычного, с детства знакомого мира? Но потом Светлана Ивановна переехала насовсем, продав свою квартиру по цене «Запорожца», они стали жить вместе. Очень скоро Марина с отчаянием заметила, что все, о чем говорил Митя, — правда. В присутствии матери эти зернышки быстро взошли, он и впрямь стал совершенно «не таким», непонятным, далеким иностранцем, живущим здесь и сейчас как-то не насовсем, как-то проездом. Ни в чем он не мог сориентироваться до конца. Ни к чему у него не было настоящей тяги — будто завтра все равно уезжать. Все, что происходило с окружающими, он отрицал еще острей, чем она. Он называл это Вавилоном. И будто в отместку кому-то собирался просто стоять на берегу хаоса и, скрестив руки на груди, наблюдать. Только книги. Только от книг его было не оторвать. В университетскую библиотеку, как назло, завезли пару коробок книг, ранее не разрешенных. Перечитал их все. Даже в тот убийственный день, когда пятилетний Ваня сказал: «Мам, а можно сегодня не есть овсянку?» — он ушел в свою лабораторию с книгой. Откроет Бунина и спрячется в темных его аллеях. И вздыхает счастливо: «Вот, вот оно, русское». Это оскорбляло ее. Не Митина беспомощность. Ее-то Марина могла простить. Она понимала, что Митя хрупок, и не ставила ему этого в вину. Даже в постели — если это можно так назвать, — когда они пытались тихонько, по-мышиному (чтобы не разбудить Ваню и Светлану Ивановну за шкафом) предаться сладострастию, у него очень часто ничего не получалось. Тогда, отдышавшись и подняв с полу ночную рубашку, она шептала ему: «Отложим», — а он, как маленький, клал голову ей на плечо. Но его дворянский сплин и боязнь замараться этой новой «эсэнговой» жизнью оскорбляли. Все вокруг спасались, как могли, искали работу, искали деньги, шарили по самым темным углам. Пусть Марина не верила в завтрашний день этих всех, но за свой сегодняшний день, нужно отдать им должное, они сражались отчаянно. Даже Трифонов открыл кооператив по поставке пиломатериалов. Но Митю туда не позвал. Мите он по-прежнему предпочитал рассказывать про цену его образования и растущий спрос на квалифицированных экологов. Митя пробовал куда-нибудь себя приспособить, но было видно, что делает он это с холодком, только потому, что надо, и хватало его ненадолго. Ни в одной из предпринятых затей он не пошел дальше первого шага. Наверное, чтобы доказать себе и ему, что ситуация не безнадежна, она и ездит на рынок весь этот месяц. Возвращается ни с чем в субботу, но в воскресенье встает в полседьмого и едет туда же, в тот же кипящий людской кисель.

Автобус дотелепался до конечной и с отчаянным выдохом распахнул сразу все двери — выметайтесь. Места перед входом были заняты. На ее обычном месте стояла тетка с купальниками. Махнула ей, как доброй знакомой: иди сюда.

— С костюмом? — спросила она.

— С ним.

Тетка вздохнула и сказала:

— За полмиллиона отдашь?

Марина удивленно на нее посмотрела. Она просила уступить двести тысяч, немалые деньги. Редко кто из приценивавшихся пытался сбить больше, чем пять-десять тысяч. Тетка долго и азартно торговалась, позабыв про свои купальники, говорила, что с самой молодости мечтала иметь такой костюмчик. Даже училась вязать, но руки не из того места. Но Марина с чисто спортивным упрямством не уступала.

Они сошлись на шестистах тысячах, тетка вынула из-под юбки пачку, видимо, заранее подготовленную, и, пока Марина пересчитывала деньги, прикрыла ее от посторонних глаз. Это было совершенно нелишним. Помимо профессиональных карманников, которых все продавцы знали в лицо и которые занимались больше покупателями, на «толчке» промышляли и залетные любители, пьяные для храбрости, и самые страшные хищники на «толчке» — цыганки. Последние были особенно опасны. Поодаль от «толчка», в больших грязных иномарках, сидели увешанные золотом цыгане — охраняли своих. И даже крупные спортивные парни из вагончика с надписью «Администрация» не решались выставить их с рынка. Цыганки придумали простой и жестокий способ зарабатывать здесь деньги. Они стояли возле женского туалета, ожидая, пока туда кто-нибудь войдет, желательно в одиночестве. Если следом за посетительницей в туалет спешила следующая, ее останавливали и говорили, что все места в туалете заняты: видишь, сами стоим, ждем. В туалете женщину, приставив к шее нож, без церемоний обыскивали, отбирали деньги и золото и спокойно уходили, пока рыдающую жертву на выходе задерживала все та же группа прикрытия. Однажды Марина видела, как цыганки возле туалета с радостными криками и объятиями здоровались с другой цыганкой — наверное, давно не виденной общей знакомой. Перездоровались, затеялся разговор. По интонациям и жестам можно было легко догадаться, о чем они говорят. Как дела да чем занимаетесь? В клокотанье цыганской речи постоянно слышалось — громко и хвастливо — слово «рэкет». Рэкетом, мол, занимаемся. Новое дело. Прибыльное. Смотри, как все налажено.

После того, как Марина, немного ошалевшая от радости, пересчитала и спрятала деньги, тетка насела на нее с новым требованием:

— Купи у меня купальник. Тебе же нравятся. Уступлю тебе хорошо.

Удар застал Марину врасплох.

— Погоды еще будут долго. Может, выедешь куда. А на следующий сезон — страшно подумать, сколько они будут стоить! Вот этот вот тебе пошел бы или этот.

Марина смотрела на устроенную перед ее глазами карусель бретелек, чашечек, бикини — и снова думала запретное: как бы он смотрел на нее в этом купальнике, как улыбался бы, как они выглядели бы, шоколадные на желтом песке, как кто-нибудь поодаль говорил бы: «Какая красивая пара». Но она взяла себя в руки, резко попрощалась и пошла к остановке.

Она вспомнила, что никогда, даже когда у них с Митей все только расцветало, она не думала с таким наслаждением, как бы они смотрелись вместе, не чувствовала этого размаха перед полетом, только лишь представив себя возле него. С Митей все было иначе. Нет, она не выбирала его с холодной, как у Дзержинского, головой. Что-то заманчиво переливалось и мерцало в душе, Марина решила: да, оно — и пошла на эти огни. Но теперь вдруг такими жалкими и бледными казались те переливы. Да и где они?

Кристоф оценил бы ее вкус? Она обругала себя дурой, напомнила себе о сыне и прибавила шагу, будто пыталась оторваться от слежки.

— Хватит!

На повороте, остановившись перед проезжающим со звоном и лязганьем трамваем, Марина заметила, что за ней следят. Старая толстая цыганка с рынка подотстала, но две совсем еще маленькие, лет десяти, девочки стояли неподалеку, оглядываясь то на нее, то на догоняющую их с пыхтением старуху. Марина вспомнила, что ей предстоит спускаться в темный подземный переход, и по спине пробежали мурашки. Бежать? Но она вдруг подумала, что это может совершенно катастрофически сказаться на ее хлипкой обуви. Она свернула вправо, на оживленную улицу, и неожиданно для себя зашла в парикмахерскую.