Эбрахим Голестан - Падение

Теперь в его сознании оставалось только одно – легкое, как пар, оно поднималось над зловонием и становилось благоуханным и белым. Он был очень голоден, но не хотел, настолько не хотел, что и не мог, выйти из дома, чтобы насытиться. Он хотел остаться дома с самим собой.

Перед его глазами стояло лицо – неясное, незнакомое, оно было абсолютным воплощением наслаждения. Он был весь в поту, слабость мучила его. Теперь он должен смириться с тем, что у него ничего не получается. Даже с самим собой, с этим смутным неясным призраком.

Душевные муки вызывали острый голод, они все сильнее терзали его, и он уже не мог успокоиться, все перемешалось в нем. Он вскочил и забегал по комнате, слабея, тяжело дыша, весь в поту, но ничего не нашел, кроме своего узника. Он кружил по клетке, и от ужаса перед его короткими приглушенными стонами в этом давящем своей пустотой, исполненном смятения пространстве, стонами, отзвуком которых были его собственные шаги, это кружение и мука стали непереносимыми – и неожиданно он рухнул и сам завопил, ибо в одной руке у него оказалось тело голубя, вытащенное из клетки, а в другой – голова, которую он сам только что оторвал. Оторвал, чтобы вырвать, истребить источник стонов, истребить воплощение собственного желания. Он отшвырнул то, что было у него в руках, и громко зарыдал. Он видел, как кровь течет по тельцу голубя и капает на палас, и с плачем к нему приходило успокоение – спокойствие водоема, из которого уходят последние капли воды. Повисшая капля крови голубя свернулась.

Он услышал, что в дверь стучат и зовут его, спрашивают, что случилось и отчего он кричит, а он не открывал дверь, и не вставал, и ничего не отвечал. Не мог – и поэтому не хотел – ответить. Была ночь. Из темноты ночи приближались зеленые глаза кошки, кошка подходила все ближе и ходила рядом с ним, все так же неотрывно глядя на него, потом, тихо и мягко ступая, медленно пошла к двери. А ночь надвигалась, становилась все темней, темней, чем он мог вспомнить, темнота становилась плотней, она сковывала все движения, сжимала собою все, и не осталось ничего, кроме кошачьих глаз и разорванного на две части голубя, и глаза были острее всех глаз на свете, а белизна – сумрачнее всего на свете, но вместе с тем притягательнее для взгляда, чем любая другая белизна. И глаза неотрывно смотрели на два разорванных куска белизны.

Теперь он слышал. Сначала это было как звук, который производят термиты в источенных балках потолка, но скоро звук стал громче, и он догадался, что это кошка грызет голубя. В голове стало еще тяжелее, дыхание запирало в груди и не выходило наружу, и он с трудом мог выдохнуть, а белизна раздиралась, дробилась, кошка жевала вce громче, и глаза, не сдвигая век, смотрели неподвижно. Он понял, что от тельца голубя ничего не осталось, кроме разорванных полуобглоданных кусков. А он был голоден. Время шло, глаза все так же неподвижно смотрели на него (словно следили за его мыслями, ждали, что он что-то сделает, хотя силы уже настолько покинули его, что не могли возвратиться).

И тут послышался звук. Кто-то поднимался по лестнице. Дыхание замерло у него в груди и с усилием пыталось выбиться наружу. Шаги приближались. Наверное, это уже раннее утро. Он видел, кошка поднимает головку голубя медленным и плавным движением, головка падает, словно кусочек крыла. Кошка снова поднимает ее, мягко прихватив зубами. Его глаза закрылись.

Из-за запертой изнутри двери шел запах, и люди решили, что надо что-то сделать. Никто не знал, что случилось. Наконец дверь взломали. Увидели Гуляма, полуобнаженного и мертвого, и не заметили, как кошка выскользнула из двери, прыгнула и исчезла. Увидели клетку, висящую посреди комнаты; в ней была сухая чашка для воды, никакого корма не было, а все дно было покрыто птичьим пометом. И увидели, что рядом валяются остатки разорванного голубя и голубиной головы. Они удивлялись, как это могло получиться. И кто-то предположил, что этот человек, наверное, хотел есть, так хотел есть, что разорвал голубя и съел сырое мясо.

И отчего это он умер? И почему он полуголый – нижняя половина тела обнажена? Какой в комнате тяжелый и неприятный запах… И все ушли.

Потом в эту темную зловонную комнату вошли двое; они притащили гроб и остановились возле трупа. Поставили гроб на пол и вытерли руки.

– Давай скорей, а то у меня еще работа есть, – сказал один из них.

– Ладно. Ну, начали! – ответил другой.

Когда они делали свое дело, оторванная голова голубя расплющилась под ногой одного из них. А дверь в комнату была взломана.

Особое помещение, в котором происходит обряд оплакивания мусульманских святых и другие религиозные мистерии.

Каламкар – дешевый коврик из ситца или холста ручной набойки.

Ширин, Лейли, Зулейха – героини романтических повествований «Ширин и Хосров», «Лейли и Меджнун», «Юсуф и Зулейха»; Билькис – царица Савская; Хумай – одна из жен легендарного иранского шаха из династии сасанидов Бахрама Гура.

Софре – скатерть, расстилаемая на полу, в традиционном иранском доме заменяет стол.

Абгушт – мясной суп с горохом и фасолью.

Искандеров вал – непреодолимое препятствие.

Поговорка, бытующая в Иране и Афганистане.

Сэркешире – напиток, приготовляемый из уксуса и виноградного сиропа.

Сарудж – строительный раствор, изготовляемый из извести, воды и золы.

Обычно кладовая для хранения продуктов устраивалась в нише, сделанной в стене, на уровне верхнего этажа.